— Конечно, сдох, а потом услышал, что мы идем, и решил воскреснуть. Испугался, как бы его собственную шкуру не засунули в куржун вместе с теми, что уже лежат там.
Тынчтык недоверчиво смотрит на Садыра, не понимая, шутит тот или говорит серьезно.
Мне помогли оседлать пегашку. Садыр бросил ему сноп клевера, и мы вернулись в дом. Просидел я у Базыла дотемна. По дороге домой все вспоминал песню Чинар. И почему-то чувствовал себя необыкновенно смелым, решительным и уверенным…
…Ночью мне снилась Дильде. Будто мы сидим с нею рядом. На мне не старая фуфайка, а новый костюм, нарядный, красивый. Дильде в светлом платье, глаза ее ласково блестят. Я наклоняюсь к ней, она протягивает ко мне руки… И вдруг огромная темная тень падает на нас обоих. Воин в черной одежде занес кривую саблю над моей головой. Я заслоняю собой Дильде, готовый умереть за нее. Черный воин исчезает, на его месте стоит Мыкты, смотрит на меня и скалит зубы. Но вот и он исчез, а мы с Дильде оказались в горах. Налетает гроза, черные тучи несутся над нами. Руки Дильде превращаются в крылья, она взмахивает ими и летит… высоко… высоко. Я кричу, но она не оборачивается, улетает от меня…
— Дильде! Дильде!..
— Асылбек! — это голос матери. — Что с тобой, сынок?
Я вскакиваю как встрепанный.
— Ничего, ничего, — успокаивает маму отец. — Ему что-то приснилось. Асыл, ты чего во сне кричишь? Кто тебе приснился?
Я молчу. Отец, не дождавшись ответа, громко зевает.
— Молодость, — говорит он. — Ничего, бывает…
В доме снова становится тихо. Мерно похрапывает отец. Окно чуть посветлело — скоро рассвет. Возле меня, свернувшись клубочком, спит наша полосатая кошка.
15
Зиме конец. Солнце крепко пригревает — с самого утра начинается весенняя капель.
— Ну, еще один дождик — и снега как не бывало!
— Да и пора, март на дворе. В Кызыл-Джаре уж пашут…
Слово «пашут» вселяет тревогу в сердце моего отца. Он боится, как бы я опять не пошел прицепщиком к Чотуру.
— Недели через три и у нас начнут пахать, — говорит отец, искоса поглядывая на меня, — опять этот Орко примется за свои штучки. До пахоты нам, сынок, дела нет, а вот как у тебя с твоими заготовками, все ли хорошо?
С заготовками все пока в порядке… Пегашка отдыхал неделю, потом я снова оседлал его — и в дорогу. Встретил по пути Орко, поговорил с Кенебаем, который завязил свой грузовик в грязи и теперь стоял, придумывая, как бы его половчее вытащить на твердую землю.
С делами я в этот день кончил рано. Домой ехал не спеша и даже что-то напевал себе под нос. Меня догнал Иванов верхом на своем гнедке. Сытый сильный конь порывался вперед, хозяин придержал его. Я поздоровался, с лесничим.
— Здорово, джигит! — откликнулся Иванов. — Ну, как дела?
— Хорошо!
— Вот и хорошо, что так. Отец дома?
— Дома…
Мы поехали рядом. Пегашка пыжился не отстать от гнедого, но с трудом поспевал за ним. Я спросил Иванова — так, чтобы не молчать:
— Иван Иванович, а Коля где? Что-то его с прошлого года не видно…
— Коля? — Иванов все старался придержать коня, поэтому не сразу ответил на мой вопрос. — Коля-то? Он на строительстве ГЭС работает. И учится там.
— Как учится, где? — удивился я.
— Да там и учится.
Иванов принялся объяснять мне, как организована учеба на строительстве в Шамалды-Сае. Специальных технических школ нет, но зато есть разные кружки и тому подобное. Там будто бы можно стать и каменщиком, и слесарем, и столяром, и бетонщиком, и плотником.
— В общем, местечко доброе, — заключил Иванов. — Советовал бы и тебе поехать туда.
Я ничего не успел сказать, потому что мы были уже у самого дома нашего и из-за забора доносились горестные вопли отца. Что там еще случилось?
— Что же нам делать, что делать? Горькая наша жизнь!
Перепачканный в глине отец суетился возле сарая. Вот так история, стенка-то у сарая обвалилась! Заметив Иванова, отец перестал причитать и пошел нам навстречу.
— Добро пожаловать, — стонущим голосом сказал он. — Заходите… Я вот не смог выйти сегодня на работу… Беда.
Иванов расхохотался.
— Я же вам давно говорил. Никуда ваш сарай не годится! Да и дом тоже — пойдут дожди, и дом развалится. Надо строить новый дом. А что это? Нора, лачуга какая-то!
Отец бормотал свое:
— Товарищ Иванов… на работу я не вышел… сами видите…
Иванов махнул рукой.
— Ладно, ничего! Вам надо ремонт делать. Разрешаю.
И он уехал.
Работа в лесхозе была сезонная. Летом и осенью дел по горло, а зимой, весной работы почти нет. Отец зимой одно время сторожил склад, потом его сделали рассыльным. Он, должно быть, очень старался, чтобы его не уволили, не из-за зарплаты, а потому, что, работая в лесхозе, он мог смотреть свысока на бригадира Орко и «не признавать» его. Чудна́я какая-то гордость была у него.