Только Иванов уехал — отец снова запричитал:
— Ой, несчастный день, недобрый час! Корова-то, корова осталась в сарае. Задавит ее теперь!
Я заглянул в сарай через пролом.
— Не подходи близко, рухнет, убьет! — закричал отец. К пролому сунулась было и мать, но ее он просто оттащил за руку.
— С ума ты сошла, сарай еле держится на одной подпорке! Уходи прочь!
— Корова-то хоть жива?
— А бог ее знает, жива ли она.
За сараем стояла огромная лужа талой воды. Глиняные стены сарая не были укреплены ни камнями, ни даже хворостом. Вода размыла глину, стена и обвалилась.
Я попробовал, крепко ли держится подпорка. Она держалась крепко. Тогда я решил влезть в сарай через пролом, — в самом деле, не погибать же там корове! Влез — ничего. Корова спокойно стояла и жевала как ни в чем не бывало. В полутьме блестели ее глаза. Я открыл дверь и выгнал Рыжуху из сарая.
— Хватит тебе, выходи! — кричал снаружи отец.
Я осмотрелся. Сложенные на время в сарае шкуры завалило землей. Завалило и нашего петуха, только крыло виднелось из кучи глины. Я вытащил бедолагу, который, видно, лакомился перед смертью объедками со «стола» пегашки…
…Вечером мы никак не могли придумать, что нам делать с коровой и конем, куда поставить их на ночь. Отец бодрился:
— Морозов теперь уж нет, не замерзнут!
— Да, холодно по ночам, как же не замерзнуть? — возражала мать.
— Ну, а что делать? Раньше никаких сараев не было, скот зимовал под открытым небом, а теперь разнежились все — и скотина, и люди!
Этим глубоким философским заключением и кончился спор. И конь и корова несколько дней провели под открытым небом. Дрогли, мерзли, особенно доставалось исхудавшему за зиму пегому. Мать не находила себе места.
— Сделайте вы что-нибудь! — упрашивала она. — Разве можно так обращаться с животными. Погибнут они…
Отец злился:
— А что я сделаю? Тебя, что ли, на улицу вывести, а корову в дом ввести?
— Ну, а ты, безрукий! — обращалась мать ко мне. — Не можешь хотя бы заделать эту дыру?
Правда, почему бы мне не попробовать? Я засучил рукава и принялся разбирать завал. Надо было накопать глины и замесить ее. Отец держался в стороне. Недоверчиво наблюдал он, как я замешиваю глину с водой. Заложив руки за спину, звучно сплевывал.
— Где теперь Икрам? — бормотал он. — Он мастер, он бы в два счета…
Я не обращал внимания на его вздохи и охи и продолжал свое дело. Это почему-то смущало отца. Он присел на корточки, начал выбирать куски глины покрупнее и подбрасывать их мне.
Вода была теплая, но руки и ноги у меня коченели от холода. Я торопился. Дело как будто ладилось, глиняная стена росла на глазах. Отец оживился.
— Ничего… похоже… — одобрил он меня.
На другой день я принялся за дело с утра. Помогали мне теперь и отец, и мать. Обрадованные моими строительными успехами, они и друг с другом обращались необычайно предупредительно и ласково.
Полдень. Стена, которая была уже мне по грудь, вдруг скособочилась и рухнула с глухим шумом.
— Ну, вот… я говорил! — с непонятным злорадством воскликнул отец. — Я с самого начала говорил, что ничего не выйдет. Два дня возились в глине, измерзли… Да пропади и конь и корова!
У матери был виноватый вид — ведь это она затеяла все. Я слишком устал, чтобы спорить или снова приниматься за дело. Отец упивался своей правотой.
— Говорил же я, что надо Икрама нанять, — твердил он. — Ты никогда отца не слушаешь, все хочешь по-своему повернуть. А я тебе только добра желаю. Надо было позвать Икрама, и все было бы сделано без хлопот. Я понимаю, что к чему, волосы у меня не зря поседели, всю жизнь борюсь с трудностями…
«Что же делать-то?» Весь перемазанный глиной, я нерешительно стоял во дворе.
— Стена обвалилась?
С улицы заглядывал во двор Чотур.
— Кто же так стену ставит, э-эх! Ну и мастер!
Чотур шагнул в калитку.
— Я говорил ему, что ничего не выйдет! — пожаловался отец.
— Конечно, не выйдет, если так делать, — согласился Чотур, осматривая развалины сарая. — Ну и ну! У нас курятник лучше, чем ваш хлев. Вот где надо еще подпорку поставить! — показал он. — А не то весь сарай развалится. С потолка-то каплет, гляди!
Чего он поучает? Я повернулся и пошел прочь, но Чотур удержал меня: