— С ума ты сошел, как ты можешь говорить такое? Да ведь мальчика в тюрьму из-за тебя посадят!
Отец невозмутимо жевал хлеб. Я встал, взял куржун. Мать бросилась ко мне.
— Асыл, погоди… — мать выбежала за мной. — Сынок, надо, чтобы отец сходил за голенищами. Подожди, принесет он, ты и поедешь.
— Ничего, мама. Я за них заплачу, вот и все.
Я навьючил на пегашку шкуры, собранные за последнюю неделю, привязал сверху куржун с кожаными заготовками и отправился в путь. На сердце стало спокойно, будто самое важное решение было уже принято.
Передо мной был наш кыштак. Здесь я родился и вырос и думал в детстве, что белые остроконечные вершины гор на горизонте и есть край земли. За ними только бездонные пропасти и черные тучи. Теперь я знаю, как широк мир, но для меня все же нет ничего дороже этого крохотного родного уголка.
По небу тянутся пушистые весенние облака. Солнышко то спрячется за ними, то выглянет ненадолго. Я проезжаю один дом за другим. Во дворах играют ребятишки; дремлющие на солнце собаки лениво поднимают головы, заслышав топот коня. Им не хочется лаять; иной пес брехнет раз-другой и снова опускает голову на лапы.
А кыштак готовится к весне. Всюду шум и движение. В прозрачном весеннем воздухе все очертания так резки и отчетливы, видно далеко-далеко…
Прав был Иванов. В селе у нас всего несколько домов построено как следует, на прочном фундаменте, по плану. Остальные слеплены кое-как и поставлены без всякого порядка. Многие хозяева покрыли крыши шифером, но выглядит это так, будто старого осла накрыли драгоценным ковром. Ох, сколько же еще нужно сделать здесь, сколько перестроить!
В конторе я сдал шкуры и кожу на склад и пошел к директору. Он неохотно оторвался от чтения какой-то бумаги.
— Ну?
— Освободите меня.
Директор был весьма удивлен:
— Что ты говоришь?
— Освободите меня, говорю.
— Что случилось? Плохой сон увидал?
— Ничего я не увидал, освободите меня от работы.
Директор понял, что я не шучу.
— Погоди, поработай еще, — сказал он. — Ты работал хорошо, братишка… Месяца через два-три получишь повышение, будешь сидеть в конторе. Твой отец просил меня об этом.
Стало быть, меня собирались осчастливить повышением. Но я не поддался на уговоры и стоял на своем.
— Ладно, парень, — сказал в конце концов директор разочарованным тоном. — Хочешь найти место получше, ясное дело. Не знаю только, найдешь ли. Чем тебе здесь плохо было? Ну ладно, пиши заявление, получай расчет.
Я сказал ему, что двух пар голенищ не хватает. Пусть удержит стоимость из расчетных денег. Директор было начал грозно крутить усы. Растрата! Но в конце концов все уладилось.
— Куда же ты теперь? — спросил директор.
— Мало ли куда! В Шамалды-Сай электростанцию строить поеду. А может, в колхозе останусь…
— Ах, в Шамалды-Сай поедешь… Валяй, там, наверное, должность главного инженера до сих пор не занята! Ну, а в колхозе ежели останешься — не иначе, как раисом.
Вот и пойди докажи такому! Я ничего ему не ответил, вышел и хлопнул дверью.
По правде сказать, я чувствовал себя подавленным. Эх ты, Асыл, конь без поводьев! Все-таки было же у тебя какое-то дело, какие-никакие обязанности. А теперь?
Я сел в седло. Спешить некуда, можно и поразмышлять дорогой.
Смотри, пожалуйста, все надо мной смеются… Но разве обязательно быть сразу самым главным инженером или раисом? Я найду свое место в интересной работе — вот что главное для человека. Я хочу стать честным человеком, понимаешь ты это, аткаминер, тебе бы только разъезжать верхом да покрикивать на людей, а там хоть трава не расти!
Решимость понемногу возвращалась ко мне, я уже не считал, что сделал глупость.
Весна наступила. Повсюду таял потемневший, весенний снег; тонкие струйки талой воды сливались в ручьи, которые со всех сторон бежали к реке.
Когда показался наш неказистый домишко на окраине поселка, я вспомнил об отце и невольно потянулся к сумке, ремень которой был перекинут у меня через плечо. Теперь эта сумка не нужна. Приеду домой и отдам ее хозяину. Я снял ремень и повесил сумку на луку седла. Принялся перебирать свои бумаги — нужные перекладывал в карман, ненужные рвал и выбрасывал.
На переправе пегашка потянулся к воде и остановился.
На самом дне сумки лежал растрепанный блокнот. Обложки нет, страницы измяты, перепачканы — доставалось, должно быть, бедняге. Мне стало любопытно, я раскрыл блокнот. Почерк отца… Корявые буквы едва цепляются одна за другую. Стершиеся строчки отец, видно, восстанавливал чернильным карандашом, помусолив его… Я начал читать. Интересно… Родовая рознь в аиле… Имена бывших главарей родов… Происхождение активистов — какая семья, кто отец… их друзья… враги…