Однажды Балакурман с кем-то прискакал в наш аил. Запыхавшихся коней остановили у нашей юрты, не сходя с седла, кликнули Бейшемби и приказали:
— Сегодня свою юрту перевези в Ийри-Су!
— Это еще зачем? — недовольно отозвался Элебес.
— В Каркара нужно поставить шестьдесят юрт, — пришел из уезда приказ.
— Сами знаете, дорогие, что мне не на чем перевозить юрту, разве на одной кляче перевезешь? — заговорил Бейшемби, умоляюще поглядывая то на Балакурмана, то на его спутника.
— До того нам дела нет! Сказано переезжать, значит, надо переезжать.
— Ну, все-таки зачем?
— Будут ночевать солдаты, которых отправляют на фронт. Из Каракола приезжают господа…
Опасаясь, как бы на этом не закончили разговор, Бурмаке попробовала упросить их:
— Миленькие, а куда же мы денем полную юрту бедных сирот?
— О боже мой, да какое дело господам до сирот! Ну, живей, — прикрикнул Балакурман и повернул лошадь к юрте Байболота.
Когда они отъехали, Бурмаке заговорила сама с собой:
— Нечестивые, чем тащить нашу старую юрту, взяли бы у Карпыка. И семьи такой, как у нас, у него нет, и юрта новенькая.
— И скажешь же такое… Как они возьмут у Карпыка, если у него в руках все, кроме бога, — отозвался Элебес.
Что здесь пройдут солдаты, это было верно. Четыре или пять дней назад дорожники откуда-то узнали, что из Каракола в Джаркент пойдут солдаты, и начали в смятении прятать скот, а лошадей отвели в лес. «Что же теперь будет?» — тревожились все. «Ничего они не тронут?» — спрашивали люди у разъезжающих взад-вперед «красных огней».
Вечером на зеленой лужайке у юрты Карпыка собралось человек тридцать. Был весенний тихий вечер. На ближние горы опустилась темная туча.
Среди собравшихся, выставив жирное брюхо, ходит болуш рода Шапаков — Байзак и наш Ыбыке. Байзак занимает пост болуша уже шесть лет бессменно. Это — плотный, здоровый мужчина с аккуратно расправленной черной бородой. А вот, сверкая погонами, с шапкой набекрень, покручивая торчащие, как свиная щетина, усы, прохаживается сердитый пристав. Вид у него грозный, страшно подойти.
Здесь же стражники в красных шапках во главе с Балакурманом. Но как они угодливо сгибаются перед приставом, как, прихватив саблю, бросаются со всех ног по первому его слову! Прямо другие люди!
Сюда подошел и путник, остановившийся у нас в поисках стражника, который отобрал у него лошадь. Был он в чапане с истрепанными полами, в старенькой, плоской, как лепешка, шапке. Невзрачный, бедный на слова, безобидный, тихий человек. Вслед за мной он встал у одного края сборища.
— Что это, дядя? Зачем люди сошлись? — обратился я к чернобородому, стоявшему возле меня. Помедлив, он буркнул:
— А зачем тебе знать?
Я больше не стал у него спрашивать — было и так все видно. «Красные огни», избив кого-то до полусмерти, подняли его на ноги и потащили. Болуш Байзак, заложив руки за спину, стоял впереди, словно наслаждался зрелищем. Пристав, покручивая усы, ходил взад-вперед, то и дело указывая стражникам на очередного несчастного и орал: «Бей!» Стражники навалились на одного человека, били его пинками, кулаками, плетками…
Путник, который ночевал у нас, спросил:
— Это что?
— Собрали тех, кто не уплатил налоги, отказался поставить юрту, и других таких же бедняг.
Вот и этого, кажется, избили до полусмерти. Маленький человек, с жиденькой бородкой, скуластый, плечи покатые, с бельмом на глазу, худой, бедно одетый. За что его изувечили? Окровавленный, с посиневшими губами, он не может встать. Кто-то подносит ему воды, он еле глотает…
Теперь понятно, почему пригнали и Байболота из нашего аила. Пришла и его очередь. Старшины, стражники взяли его в оборот. Крошечный, он исчез в свалке. Торгойакун с криком бросился к отцу, но его кто-то задержал. А подручные пристава так усердствовали, будто надеялись за это получить приз. Но вот они, видно, устали. Шатаясь, Байболот пошел. Однако Балакурман догнал старика и ударил его еще несколько раз.
Покончив с Байболотом, пристав покрутил усы, походил немного и вдруг указал на человека, который ночевал у нас.