— Эх, бедность! Имей мы хоть рубль — два, и лошадь была бы цела! — Элебес по привычке запричитал: — О черный день, и надо же тебе было явиться как раз к его приезду. Как ты не мог привязать подальше, скрытнее!
— Откуда я знал, что явится этот дьявол? — начал оправдываться Бейшемби.
— Теперь горюйте не горюйте — все равно. Кто откликнется на плач бедных? Что же, видно, так было суждено случиться с нашей лошадью. Что было, то прошло… — успокаивала их Бурмаке.
Пока они препирались и горевали, я взял веревку и пошел за топливом. Выйдя из круга семейных печалей, почувствовал себя на свободе. Вижу: невдалеке от меня едет Балакурман и в такт мерным шагам своей лошади поет:
По дороге мне встретились Беккул и Эшбай. Они шли радостно, словно только что завладели хорошей добычей. Еще не дойдя до меня, Беккул ликующе сообщил:
— Мы у бабая ели лепешки!
— Что же вы ему носили?
— Землянику и смородину…
— Сколько же он вам дал лепешек? — поинтересовался я.
Пока Беккул собирался ответить, Эшбай опередил его.
— Беккулу вот столько, а мне вот такую, — показал он размер лепешек.
Напротив усадьбы Башариных жил один русский старик. Мы звали его бабаем. Было у него два сына, две дочери — все взрослые. Жил он небогато. Старику было лет семьдесят, но держался он еще бодро. По-киргизски, кроме слов «плохо», «хорошо», «деньги», ничего не знал.
Иногда, чтобы покушать лепешек, мы приносили ему землянику, смородину. К вечеру, не дожидаясь просьбы, сами пригоняли с поля его коров. Старик радовался этому, угощал хлебом. Мы ели хлеб и чувствовали себя так, словно касались неба.
Если мы попадали под хорошее настроение хозяев, нас угощали хлебом запросто, без обмена. Бабай и его семья для нас были ближе, чем Башарины. Если к Башариным зайдешь, то о лепешке и не думай! Озорной их сын, видя нас, всегда приходил в ярость — побьет, потом только отпустит.
Вот так мы и жили…
Однажды вечером все сидели дома. Вдруг послышались крики, гам, словно кого-то били целой оравой.
— Держите борова, заколите его! — кричал Ыбыке, которого мы узнали по голосу.
— Ой, убивают! Чтобы вы подохли, перебить хотите всех! — донесся вопль женщины.
Выкрики неслись со стороны юрты Байболота. Мы побежали туда. В толпе находились Ыбыке, старшина Карабай и другие аксакалы нашего рода. Ыбыке, натравливая своих джигитов, сам на коне держался в стороне, опершись черенком плетки о луку седла. Дрались четыре — пять человек. На нашей стороне, кажется, был один Байболот.
— Держите, свяжите руки борову! — кричал кто-то.
Десятилетняя дочь Байболота то с криком бежит к отцу, то возвращается к матери.
— Ой, эти свиньи и детей перепугают, — причитала жена Байболота.
В это время Байболот как-то вырвался из свалки, подлетел к Карабаю, вытянул его несколько раз плеткой.
— Ах ты, мерзкий раб! Смотрите, у него есть еще сила! Бейте его, эй, вы! — завизжал Карабай.
Байболот держался отважно, отвечал ударом на удар. Но разве уйдешь из толпы преследователей: его схватили, прижали к земле.
А началось все это вот с чего. У Байболота была дочь — красавица, ушедшая от мужа. Несколько аксакалов во главе с Ыбыке поехали в Каркара и там просватали ее за какого-то казаха, не предупредив никого из семьи Байболота. За невесту назначили калым. Решили выдать ее, не мешкая. Поэтому из Каркара выехали прямо со сватами. Впереди гнали пятьдесят овец, десятка два лошадей и коров, полученных за калым.
Вот несколько десятков «гостей» и нагрянули к Байболоту. Приехать-то приехали, да дочери не оказалось: она днем раньше сбежала с любимым человеком. Где она — не ведали ни Байболот, ни его жена. Гости узнали эту новость, лишь приехав на место.
Ыбыке пришлось туго. Во-первых, нужно было возвращать скот, во-вторых, опозорился перед сватами.
Вот так и загорелась драка.
Запыхавшийся Карабай повернулся, потряс плеткой:
— Подожди, если я тебя с Бейшемби первыми не отдам в солдаты!
Бейшемби вздрогнул и растерянно глянул на старосту.
— Карабай, почему так несправедливо придираешься?
— За тобой всяких проделок много, стервец. Подожди, не спеши…
— Вот божье наказание, что же я хозяин человеку из чужой семьи?
— Молчи, свинья! — прикрикнул Карабай, размахивая плеткой.