И опять судьба принесла мне горе. Дело в том, что у Мамырмазина коз больше, чем овец. И вот осенью на них напала какая-то болезнь — стали дохнуть одна за другой. И как будто нарочно — все в моем стаде. Я и хозяина опасаюсь, да и животных жалко. Увижу, что коза перестала пастись, стоит, понурив голову, — сердце так и обрывается. Хозяева смотрят на меня недобро, словно это я принес несчастье. Мамырмазин каждый день в своем саду срезает мне новую палку, чтобы отвести беду. Всякий раз, когда рано поутру выгоняю коз, он провожает меня угрюмым, подозрительным взглядом. Пока не скроюсь за воротами, пять саженей до которых кажутся верстами, чувствую себя словно на горящих углях.
Однажды в поле заболела любимая коза хозяина. Утром заметил — стоит в стороне, не пасется, глаза помутнели. Сердце у меня сжалось — попадет мне за нее. Из всех коз хозяин больше всего любил эту — с белой звездочкой на лбу.
— Большинство коз от нее, удачливая она у нас, — часто говорила хозяйка.
И вот тебе на! Что делать? Чтобы она ела, перегоняю ее с одного места на другое. Не помогает! Опустит к траве голову, неохотно понюхает и опять стоит неподвижно, словно дремлет.
Когда вечером пригнал стадо, Мамырмазин стоял во дворе. Он пропустил мимо себя коз и тревожно спросил:
— Сегодня все целы?
Я не сразу ответил, прошелся, затем резким ударом палки сбил снег с обуви.
— Захворала коза со звездочкой, — ответил я виновато.
Мамырмазин ушел в дом и заговорил с женой.
Хозяйке около сорока лет. Лоб, кожа вокруг глаз, щеки — в густых морщинах. На язык она злая. Вот и сейчас послышался ее высокий голос:
— Этот нечестивец оказался неудачливым!
— Ладно, позови, пусть пожрет.
— Кого?
— Мукана.
Они всем нам дали свои клички. Эшбая назвали Эшан, Беккула — Беки, меня — Мукан, Ашымкана — Ашы.
Вошел, сел у порога возле желтого таза. Это мое постоянное место. Мамырмазин, жена его, две дочери, сын сидели вокруг низенького столика, высотою в четверть аршина, Беккула и Ашымкана не видно. От того, что вошел с холода и взял в руки чашку с горячей лапшой, по телу приятно полилось тепло. Когда лапшу ополовинил, по щекам побежал пот. То и дело утираюсь полой шубы. Продолжая кушать, Мамырмазин с женой исподлобья глядит на меня. Сижу перед ними, точно привязанная овца перед волком.
— Что же это такое, каждый день одна приходит, хворая?
— Откуда мне знать? Напасть какая-то…
— Скоро передохнет все стадо. Что в тебе такое недоброе? — выпытывает хозяйка.
— Ничего во мне нет.
О чем-то пошептались между собой.
— Ты с кем-нибудь пас вместе? Скажи! — опять обращается ко мне Мамырмазин.
В это время в загоне закричала коза. Я бросил чашку, выбежал во двор. Так и есть — коза со звездочкой на лбу. Когда я подбежал, она еще раз закричала и раза два дрыгнула ногами. За мной явился Мамырмазин.
— Что случилось? — выпучил он глаза. Вместо ответа я указал на издохшую козу.
В дом я не вернулся. Управился с козой и пошел в избушку, где умер Бейшемби, в темноте завалился спать.
На другой день Мамырмазин повел меня в сад и вырезал абрикосовую палку. Палка сучковатая, точно посох нищего.
— Вот, на тебе, стервец, возьми, скажи «бысмылла!» Кроме этой, не бери другой палки.
Я взял палку, сказал «бысмылла» и погнал овец.
Когда я перевалил хребет, невдалеке кто-то громким голосом затянул песню, да так, что по саю покатилось эхо. А, конечно, это Джоломан — пастух бая Элакуна, казах. Он и старше и здоровее меня, видал виды. Но он не считает меня за мальца, держится со мной как с ровесником. Встретимся — разговариваем, как старые знакомые, ничего не таим друг от друга. Иногда то он, то я рассказываем сказки. Его историям нет конца, как нет конца в источнике. А главное — голос. Скажу правду, с тех пор второго такого голоса не слышал. Он не любил петь, как другие, о несбывшемся, горестно, тоскливо. Напротив — бодрил, рассеивал унынье, пел вольно, широко. Его песню узнаешь издалека. Пустит своих овец по склону в кустарники, взберется куда-нибудь повыше, упрется грудью о посох и как затянет приятным баритоном, кажется, что все вокруг радуется, слушая его. На душе становится легко, словно кончились горе, тоска… Я волновался, мечтал. О чем? И сам не знаю.
Однажды наши овцы смешались. Я забежал вперед, хотел их разделить.
— Пусть идут, вечером разберемся, — сказал он.
Овец пустили в гору, а сами остались внизу. Опираясь на палки, заговорили.
— Как живется у хозяина? Кормит хорошо? — спросил Джоломан.
— Неважно. Сыт или голоден — одна чашка лапши. А с тех пор, как начали дохнуть козы, совсем худо. А твой?