Не знаю, почему, но мне не верилось, что в наших родных местах так страшно.
Потеряв надежду на Шадыкана, я обдумал все в один день, когда в степи пас телят. Вечером дома я заявил:
— Мы уходим на Иссык-Куль.
Шадыкан, вероятно, не ждал от меня такого. Он исподлобья взглянул, поставил чашку.
— Что ты сказал? — спросил он, будто не расслышав моих слов.
— Уходим на Озеро, говорю, — повторил я, перекладывая кизяк у очага.
— С кем уходите?
— Сами, одни…
— Одни! Да вас же в дороге кто-нибудь прибьет!
— Ну что ж, прибьет, так прибьет, хуже не будет.
— Ты не ребячься! Сейчас время не для шуток. Вы еще ребятишки, дорог не знаете. Выйдите отсюда, кто-нибудь вас прикончит, кто отыщет ваш труп? Подумай…
Шадыкан уговаривал меня долго, однако его слова падали мимо моих ушей. Я упрямо стоял на своем. Но для меня самого вся затея представлялась смутным делом: уйти-то уйдем, а что будет с нами, отыщем ли дорогу, сколько нам придется идти, встретится ли в пути население, чем будем питаться? И спросить было не у кого…
К счастью, не прошло и десяти дней, как нам попался один русский, который приехал из Каракола. О нем мне сказал паренек казах Сапарбек. Мы с ним были знакомы раньше, и он знал, что я собираюсь уходить.
— Один русский в Каракол гонит овец. Отправляйся вместе с ним, — посоветовал он мне однажды, встретившись.
— Правду говоришь? — обрадовался я.
— Правду! Он купил здесь сотни три овец. Я тоже нанимаюсь к нему погонщиком. Еще одного джигита взял. Завтра отправляемся в дорогу. Хочешь уходить, поговори с ним.
Медлить я не стал и упросил Сапаркула проводить меня к купцу из Каракола. Мы вошли в ворота голубого дома. Во дворе мужчина, сняв с плуга колесо, мастерил тележку.
— Он самый! — шепнул Сапаркул.
Торговец показался мне похожим на Дмитрия, который возил почту в Кутурган-Булаке. Глаза цвета голубого камня, нос вздернутый, сам приземистый, тучный. На голове черная фуражка с задранным козырьком, на ногах поношенные лакированные сапоги. Видно, что пройдоха и плут, чующий издали, где пахнет жиром.
Но делать нечего — и он для меня спасение, выбирать не из чего. Я почтительно согнулся перед ним.
— Хозяин, можно будет нам вдвоем с братишкой помочь гнать ваших овец до Каракола и дойти с вами вместе? Еда у нас своя.
Купец, до сих пор прилежно ладивший тележку, искоса глянул на меня.
— Ладно, — буркнул он и снова занялся своим делом.
Все дорого в свое время! От одного этого слова — «ладно» у меня чуть не выпрыгнуло сердце. Значит, мы спасены! Я тут же задал другой вопрос:
— Сколько дней пути до Каракола?
Хозяин ответил не сразу. Он опять поднял голову, внимательно оглядел меня.
— Через неделю дойдем!
Я поспешно отправился домой, рассказал о своей удаче. Семья Шадыкана была уверена, что мы оставили мысль об уходе. Теперь они, кажется, поверили и чувствовали себя удрученными.
Шадыкан снова начал отговаривать. Ругал жизнь на Озере, рассказывал об опасностях пути, пугал болезнью в безлюдной степи. Словом, девяносто девять причин, только чтобы не уходили. В конце концов он ухватился за другое.
— Иди сам, а Беккула оставь. Сгубишь его ни за что.
— Уходить, так вместе. Один я не пойду!
Наконец, наступило утро. Я побежал к торговцу. О том, что может случиться с нами в пути, я не думал. Мне казалось, вся моя дальнейшая жизнь зависела от этой минуты.
Во дворе стояли сотни три овец и тележка на колесах от плуга. Два казаха носили буханки хлеба и укладывали в мешки.
— Скоро отправимся, — сказал Сапарбек, проходя мимо меня с хлебом.
Времени было в обрез, я хотел побежать за Беккулом. Но хозяин послал носить хлеб.
— Ладно, сходишь после! — ответил он на мою просьбу сбегать за братом. «А до Беккула тебе и дела нет!» — подумал я, таская буханки. — «Как бы не опоздать! Возьмут да и уедут! Не будет же он ждать, когда я приведу брата?». Как только уложили на тележку весь хлеб, я, не мешкая, помчался за Беккулом. Он на окраине города пас телят. Утром, уходя из дома, я велел ему далеко не уходить. Вот он! Сидит, улыбаясь, телят распустил по стерне. Еще издали я закричал:
— Скорей, уходим!
Юрта наша находилась невдалеке. Кроме Джапаркула, все были дома.
Еще не войдя в юрту, я выпалил, задыхаясь от бега:
— Они уезжают. Мы пойдем!
Вот теперь-то они, кажется, окончательно поверили, что мы уходим. Шадыкан опять принялся за свое:
— Все-таки не послушались! Случится в дороге какое-нибудь несчастье, попомните мое слово. В кармане у вас нет ни копейки. Ну, ладно, если идете, возьмите хоть чашку жареной пшеницы. Как-нибудь перебьетесь. Больше дать нечего, сами знаете…