В нашем аиле были свои законы. Стоило пойти разговору: «Дочь такого-то — красавица, уже подросла», как сразу решали: «Нельзя упускать ее!» И не только аильные джигиты, но и люди постарше не спускали с нее глаз, присматривали днем и ночью, будто она могла незаметно убежать в другой аил. Если молодые мечтали о красивой жене, то старики — о красивой снохе. И все засылали сватов.
В конце концов, родители, уставшие от бесконечных разговоров и намеков, решили отправить меня подальше. Я согласилась с большой радостью.
В один прекрасный день (будь он проклят!) собралась я в Ош. Там жил мой дядя по материнской линии, который обещал помочь устроиться в школу-интернат. В этот же день собрался в город на отцовской «Волге» и Капар, сын председателя. Не подозревавшая ничего плохого, я поехала с ним.
Несколько дней назад Капар прислал целую тетрадь стихов, обращенных ко мне. Я ничего не ответила.
Только машина миновала последний дувал аила, как Капар пересел ко мне на заднее сиденье. Он был серьезен и важен. Словно окаменевший, сидел он рядом и без единого слова таращил на меня глаза. Только порою так тяжело вздыхал, что, казалось, вот-вот из него хлынет огненная лава. Сейчас мне смешно, а тогда он вдруг показался мне несчастным и жалким… Неожиданно Капар, не глядя на меня, запел:
Так он славословил меня до самого Оша. И откуда что бралось!
И опять мне сейчас смешно, а тогда… Может, оттого, что я никогда не ездила на «Волге», да еще бок о бок с джигитом, или от льстивых песен Капара, но только голова у меня начала кружиться. Удивляться нечему — мне было всего-навсего шестнадцать лет.
Как бы то ни было, а стала я покорнее ягненка. Раньше бывало — ни одна из дженге не могла увести меня в сторону, а с Капаром я пошла даже в столовую. Затем мы поехали к дяде. Его не оказалось дома — был в командировке. В облоно пошли втроем: я, Капар и жена дяди. Но и тут не повезло, заведующий был в отъезде. Сказали, что прилетит на другой день.
Вернулись домой. За пловом и чаем тетя, не умолкая, все расспрашивала, как я живу, да хвалила мою красоту. А я нахваливала Капара. Тетя заставила его петь. Ушел он поздно. Тетя даже хотела оставить Капара ночевать, но, наверное, побоялась дяди, ничего не сказала…
Капар и его песни, видимо, понравились тете, и она в тот вечер долго еще говорила о нем, повторяла слова из его песен, разъясняла мне их скрытый смысл. В общем, старалась просветить меня…
Когда мы, потушив свет, легли спать, вдруг послышалось пение Капара. Мы встали, тихонько открыли окно и выглянули. Капар сидел на спиленном старом тополе около окна и распевал свои песенки. Кажется, он заметил, что мы подслушиваем, и залился пуще прежнего…
Тетя послушала, послушала и вздохнула:
— Эх, Гульзат, Гульзат! Дитя ты еще… истинное дитя… Если б на твоем месте была я, то ради такого джигита принесла бы в жертву себя, — сказала она и направилась к кровати. И я легла. Но заснуть не могла.
разливался под окном Капар. Хотя бы замолчал или ушел! Нет же, сидит и сидит, как приклеенный.
Раз пять подходила я к окну и подолгу смотрела на Капара. Перед рассветом тетя поднялась, посмотрела в окно, а потом вернулась, легла и неожиданно ущипнула меня. Она, наверное, подумала, что я бесчувственная, сплю. А у меня ни одна ресничка не спала!
Будто соловей, пропевший всю ночь, Капар перед рассветом притих. Я тихонько выглянула в окно. Он сидел на том же месте. Лицо усталое, бледное — это, видно, от бессонницы. С жалостью я смотрела на несчастного.
Утром он пришел к нам. Я сделала вид, что ничего не знаю о ночном пении. Тетя встретила его очень приветливо. Капар сразу преобразился, так что нельзя было и подумать, будто он провел ночь без сна. Тетя хотела сходить в магазин, но он взял у нее сумку и побежал сам. Вернулся с целой кучей покупок и подарков.
Наверно, Капар очень уж понравился тете. Она просто крутилась вокруг него, оказывала всяческие знаки внимания. Порой мне казалось, что вот она бросит дядю и сбежит с ним! Я даже начала ревновать, несколько раз порывалась одернуть тетю, напомнить ей о ее годах.
— Где же ты ночевал? — сладким голоском спросила тетя, поправляя падавшие на лоб волосы Капара. Мое сердце словно ножом резанули.