На другой день я не смогла подняться с постели. Услышав, что я заболела, прибежала мамочка. Кажется, она сразу догадалась, что на одно ухо я слышу плохо, знала, видно, и о поступках Капара и моей свекровки, но ничего не спросила. И я промолчала… Не хотелось огорчать стариков.
Да и кого винить: я же ослушалась их, даже не посоветовалась. Тайком сбежала с милым, любимым, с которым собиралась беззаботно прожить жизнь, кататься как сыр в масле! А сколько джигитов ходили за мной, писали письма, засылали сватов! Я отказывала всем, мечтала об учебе. И вдруг учение и мечту, надежды родителей променяла на Капара. Сама натворила, сама расхлебывай!
Оставалось только бежать. Но куда деваться? Вернуться к родителям? На пятом месяце беременности? Нет! Никогда!
Решила терпеть. Может, Капар, узнав о ребенке, одумается. А если нет? Тогда исчезну бесследно…
Однажды зашел секретарь парторганизации Эргеш-аке. Вскоре через стенку до меня донесся разговор.
— Ложь!.. Сплетни!.. — гремел свекор. — Кто мог тебе сказать, что такое возможно в моем доме? Давай очную ставку. Я потребую наказания клеветникам.
— Но неужто мы пойдем на это! — со слезой в голосе поддержала его свекровка.
Я ничего не понимала… Вдруг в комнату вбежал рассвирепевший, бледный Капар:
— А-а-а, бесстыжая… Жалуешься на меня и моих родителей?! Кому жаловалась?.. Иди скажи своему секретарю, но если очернишь нас, не думай, что останешься в живых… Пусть потом хоть расстреляют меня. — Он с яростью шептал ругательства. Одним ударом сбил меня с ног, затем приподнял за ворот, еще несколько раз ударил и за руку потащил в комнату, где сидел Эргеш-ака. Свекор притворно сердито прикрикнул:
— Эй, дурень, разве так обращаются с молодой женой! Садись, детка. — Он показал на место около свекровки.
— Стесняется. Говорит — не могу идти, там Эргеш-аке, — сказал, улыбаясь, Капар.
— Чтобы я больше не видела такого, грубиян, — вмешалась свекровка, поправляя на моей голове платок. — Не стесняйся, дитя мое. Вот Эргеш-аке, наслышавшись разных сплетен, пришел проверить. Не стесняйся, расскажи ему правду, — и, приподняв за подбородок, чмокнула меня в щеку.
Я не верила своим ушам, не верила и глазам.
Значит, в аиле узнали, что нет прежней Гульзат и сообщили в парторганизацию. Но что мне делать? Позади у меня высокие, до небес горы, по бокам неприступные скалы, впереди пропасть. Иначе и не представишь мое положение.
А свекор и свекровка были так веселы, словно явились на нашу свадьбу. И Капара не узнать. Он такой милый, будто клянется передо мной и тетей до женитьбы. На лице играет простодушная улыбка, да и само лицо симпатичное. Глядя на него, можно подумать, что он только что нашел меня, свою любимую, с которой когда-то его разлучили…
И у меня закружилась голова. Может, вот эти, сидящие рядом свекор, свекровка и муж, радующиеся встрече — это настоящие, а те, что жили со мной, были только их злыми подобиями?
Эргеш-аке настойчиво расспрашивал меня, а домашние хором предлагали отвечать ему. И я… солгала:
— Все это сплетни, Эргеш-аке. Муж не бил, а родители не обижали. А похудела — от работы, ведь не была привычна, да и в положении я…
Эта ложь особенно понравилась домашним. Особенно был радостен оглушающий смех свекра. В нем слышались и облегчение и издевка над Эргеш-аке.
А я горько плакала… Спросите — почему? Да потому, что опозорила себя… потому, что потеряла к себе уважение. Вспомнились слова отца. «Доченька, вот как ты окончила учебу!» и его слезы. Только теперь я поняла смысл его горестного восклицания. Ах, если б я тогда не возгордилась своими «пятерками» и своей красотой, если б подумала о будущем!
Нет, я просто ничего не понимала… Да и не старалась понять. Свекор — коммунист, председатель колхоза, и все верили, что при нем, в его доме, невозможно ничто подобное. А на самом деле! На людях он старается показать себя передовым человеком, а дома — настоящий феодал.
А я подвела хорошего человека Эргеш-аке. Теперь над ним смеются этот двуличный ловкач, ведьма свекровка и выпестованный ими гаденыш… Да, я подвела Эргеш-аке, человека, который хотел восстановить в этом доме справедливость, опозорила его, помогла торжествовать людям с черной душой.
Что слезы! Я готова была провалиться сквозь землю, умереть от стыда и тоски. И в то же время все настойчивее пробивалась мысль: «Гульзат, не торопись умирать. Тысячу раз обдумай, а потом реши!»
…Не помню, сколько я плакала, проклиная себя за то, что подвела замечательного человека, но за это время был съеден плов, выпит зеленый чай. Много говорили обо мне и колхозных делах. Вдруг я услышала голос Эргеш-аке. Он, видимо, уже уходил.