Несколько раз я пыталась встать, но не смогла. Ужасно болело все тело. Помню, что старалась прикрыть живот, и Капар, видимо, бил по бокам, по спине. Я не могла разогнуть спину.
Когда вчера меня бил Капар, свекор и свекровка злорадствовали, но сегодня перепугались. Сам свекор несколько раз заходил ко мне, ругал Капара, и — о, чудо! — даже прослезился. А свекровь возмущалась:
— Ах, разжиревший, злой! Ведь мне вчера от отца тоже досталось. Я и не заметила, что он тебя так избил. А если бы знала, размозжила ему голову!
Долго я пролежала в постели. Они боялись показать меня не только врачу, но и кому-нибудь из местных лекарей. Входят ко мне, когда нет посторонних. Окна завесили наглухо, двери комнаты закрыли на замок, чтобы кто-нибудь чужой не мог проникнуть. Только через пятнадцать дней, когда багровые синяки покрылись желтизной, я поднялась с постели. Но спина — я посмотрела на нее в зеркало — была еще в кровоподтеках.
Свекор и свекровка все лебезили передо мной. Капар несколько раз просил прощения. Вчера пришел пьяный и опять извинялся, плакал. Чтобы он отвязался, я сказала, что все забыла. Но разве можно простить такое! Какой бы дурой я ни была, пусть пошла бы по миру — все равно не простила бы! Никогда! Я возненавидела свекра, свекровку, Капара и решила отомстить им всем… Как? А вот стану самостоятельным человеком, забуду все сделанные глупости, начну жить сначала.
Да… можете поверить этому!
Сегодня мой злодей и свекор поехали в Ош. А злая ведьма ушла навестить новорожденного у наших родственников.
Долго я не выходила на улицу. Кое-где земля еще была покрыта снегом. Вокруг все серо, словно шкура только что вылинявшего снежного барса. И все же мне кажется — земля ласкова ко мне. Голуби, мирно летающие в небе, будто зовут с собой.
Вдруг я увидела Айсылкан-эдже, проходившую мимо нашего дома. Я решилась и вполголоса, боясь, что кто-нибудь услышит, позвала ее. Айсылкан-эдже, женщина лет сорока, была еще стройной и красивой. Отца и мать ее убили басмачи. Маленькой она попала в Узгенский детдом. Во Фрунзе окончила медицинский институт и вот уже два года, как работает в нашем аиле. Народ очень любит ее. Муж у нее механик, с моим свекром у них плохие отношения.
Я ввела Айсылкан-эдже в дом и, повернувшись спиной, подняла платье.
— Гульзат! — невольно вскрикнула она и невольно попятилась.
Я заплакала. Увидев мои слезы и синяки, она тоже не удержалась. Айсылкан-эдже начала подробно расспрашивать меня и записывать. Она посоветовала подать жалобу районному прокурору. Я согласилась, но просила пока никому не говорить об этом.
— Хорошо, Гукеш! Пусть будет так, как ты хочешь. А остальное сделаю я. И не думай, что подобное дело я оставлю так.
Айсылкан-эдже, поцеловав меня, ушла. Я почувствовала себя совершенно иной, будто все побои и страдания, пережитые мной, она сняла легкой рукой. Мне уже померещилось, что свекор и свекровка, мой злодей Капар, встав на колени, проливая горькие слезы, просят у меня прощения.
— Кто приходил, кого видела? Меня кто-нибудь спрашивал? Может, кто приходил к отцу? — засыпала вопросами вернувшаяся ведьма-свекровка. Когда я сказала, что никого не было, она облегченно вздохнула, словно сбросила тяжелый груз.
Свекровь, как обычно, начала притворно стонать, тяжело вздыхать. Попыталась сказать мне несколько ласковых слов и дала из принесенных гостинцев немного лепешек, масла… Но что-то она скрывала от меня, чуяло мое сердце, заговаривала часто о возвращении мужа и сына, поругивала Эргеша. Стоило мне спросить — в чем дело, она по-старому ответила: «Тебя это не касается!»
Свекор и муж приехали под вечер. Ведьма-свекровка чуть не силой заставила меня лечь отдохнуть, даже сама принесла чаю и лепешку. После того, как я простила мужа и обещала никому не говорить о побоях, он стал было чаевничать со мной, но сегодня даже не заглянул. Втроем они зашли во внутреннюю комнату и закрылись. Это я поняла по лязгу крючка. Говорили они шепотом, потому что не было слышно ни обычно хваставшегося или громко ругающегося свекра, ни визгливой речи свекрови, ни наглого баска моего злодея. Значит, произошло нечто важное. Разошлись они только в полночь.
Свекор притворно весело справился о моем здоровье. Мой муженек был хмур, как осенняя туча. На мой вопрос он буркнул: «Ничего страшного, просто с отцом говорили о колхозных делах». Но он курил папиросу за папиросой и, тяжело вздыхая, ходил по комнате.