Говорят, у них еще много родни, но милость богов держит всех на расстоянии палки зверовода, где-то там, и придется обождать новой ночи и нового костра поэтического вдохновения, дабы изложить горькие похождения Певунов.
В круге закоренелых ловцов остается лишь один. Молчаливый как лес и ловкий как лесоруб, Стек Маринд не любит хвастать былыми делами. Загадки таятся в сплетении корней, и если блестят глаза в провалах, касание их слабее шепота тени самой Смерти. Он - человек навеки запечатанный. Лик его прост, глаза пусты, губы тонки, а рот замкнут. Черная борода слишком редкая, уши маленькие как у обезьяны и мускулистые как у мула, и дергаются на любой шепот и шум. Пряча слова, он грызет кожаный ремешок, мокрый к утру, но высыхающий на солнце дня.
Спина его клячи выдерживает целый арсенал - всякое оружие изготовлено без причуд, но усердно заточено и промаслено. Он пересек полмира по следу Негемотов, но никому не рассказал, какое преступление вызвало в нем охотничий жар.
***
Теперь оборотимся, с изрядным вздохом облегчения, на истинных паломников. Среди них различимы три группы искателей благ определенных алтарей (хотя, по правде и ходу дальнейшего рассказа, они суть одно). Мудрецы, священники и ученые встопорщат жесткие воротники, слыша сии непривычные, но полные истины противоречия, но я, недостойный, воротника не носил никогда и потому не обижусь на непродуманные упреки.
Итак, перед нами множество путей, ведущих в одно судьбоносное место.
Госпожа Данток, старейшая в почтенной семье Калмпозити из города Релианта, да останется созданием неведомым. Скажу лишь, что она первой выбралась из Врат-в-Никуда и слуга ее, мастер Маст, восседавший на высоком облучке кареты, лицо скрыто под широкой плетеной шляпой, возгласил приветствия от ее имени и церемонно кивнул - и в тот же славный миг он и старушка, предположительно пребывавшая внутри, колесным островом двинулись дальше в окружении двуногих чаек и гагар, ибо, как всем ведомо, ни один остров не остается недвижным. Он ползет по песчаному дну моря, он плывет в рассудке, словно воспоминание или сон. Мы сброшены с берега, мы мечтаем вернуться. Мир сорвался с привязи, история подобна буре и, словно Данток Калмпозити, все мы анонимами скрываемся среди пахучих цветов и целомудренных орехов, не нужные никому и чуждые всему.
Меж пилигримов, искателей капища Безразличного Бога, странствует похожий на ястреба человек, охотно называющий свое имя и каждый раз искательно глядящий вам в глаза взором хищника, будто спрашивая, не знакомо ли оно. Узкое его лицо дергается, обдаваемое ревущим штормом нашего невежества, и никто не решается спросить, зачем он так густо намаслил подобные вороньим перьям волосы, что струйки текут по ушам. Но он, увы, все прочитал по лицам и внес нас в список недругов, и резкие кивки его слишком мелкой для такого роста головы сопровождаются - как может услышать любой, стоящий рядом - скрипом изрядного, искреннего негодования; но он тут же отходит неведомо куда и зачем, бродя словно петух в чужом, заброшенном курятнике.
Отлично одетый, вполне вероятно знаменитый и столь привыкший к материальным благам, что способен отринуть их (хотя бы на краткое время), он взвалил на себя роль покровителя странников, он с деловым видом устраивает стоянки поутру и вечерами - от самой первой ночи у Врат-в-Никуда, когда приюты Находителей оказались, непонятно отчего, покинутыми и воцарилась суматоха. Он крепко прикипел к этой роли, пусть роскошный плащ порван и перья выпадают на каждом шагу, и блестят безумием птичьи глазки упорствующего в одиноком выборе.
Ясно, что судьба его незавидна. Впрочем, держась истины, надо сказать: в его прошлом было немало тайных ран. Я уверен в этом. Он явился богатым, но знавали нищету; он незнаком никому, но прежде пользовался обширной, хотя дурной славой.
Ах да, зовут его Сардик Тю.
***
Ищущие алтаря совсем иного, но столь же безразличного Бога, вот они, поэты и барды. Впереди ждет город Фаррог, а в нем праздник Цветов и Солнечных Дней, великое событие, кульминацией коего станет конкурс поэзии и песни, и наиболее одаренный мастер удостоится Мантии и звания Величайшего Творца Столетия. Награда выдается каждый год, неохотно признаюсь я... но не будем излишне подчеркивать подлую натуру критиков, да и всего рода людского.