Повести о Бочелене и Корбале Броче. Часть вторая [ЛП] [переведены 2 из 3]

Руки Крошки сжались. - Десерт тебя излечит, Блоха.

- В медовой заливке, - причмокнул Комар. - Если найдем улей.

Блоха хмурился. - Может, глаз или два, - задумался он.

- Бреш! - заревел Крошка.

- У меня есть! Слушайте, это чудо. Называется "Ночь Ассасина"...

- Рыцари не могут быть ассасинами, - указал Арпо Снисходительный. - Это правило. Рыцари не могут быть ассасинами, колдуны - оружейниками, а бродяги использовать палицы и булавы. Все знают.

Тулгорд нахмурился. - Пальцы? А почему?

- Палицы. Да ты же путал мрака с раком...

- Да, раки скачут во мраке, но только под конец.

Бреш озирался, будто оглоушенный.

- Будем слушать, - велел Крошка.

- Маммииииии! Гаммииииииии! Олололо!

- О горе! - послышалось хриплое карканье Опустеллы. Она брела далеко позади кареты, став призрачно-серой от пыли.

- Я просто разогреваю певческий голос, - объяснил Бреш. - Итак, "Ночь Ассасина". Оригинальное сочинение Бреша Фластыря. Слова Бреша Фластыря, музыка Бреша Фластыря. Сочинено в год...

- Пой или умрешь, - бросил Крошка Певун.

Мрачна ночь в сердце города Малаза
Тьмой небо скрыто, тьма струится внииииз
Такая темнота, что неподвластна глазу
Вот где-то стражник крикнул "Берегиииись!"

Но крик его и слабым был, и зряшным
На улицах не увидать людеееей
Калам Мекхар карабкался на башню
Презрев соблазны лестниц и дверреееей

Императрица корчилась в веселье
Жестоких пыток намечая плаааан
Но слышен рык - подействовало зелье
Что ей поднес безвестный шарлатаааан

Покинув трон, Лейсин по коридорам
Спешит в исписанный проклятьями клозеееет
Оно струится яростным напором
И пахнет так, что больше мочи неееет...

- Она что, села на толчок? - закричал Тулгорд Мудрый. - Ее пронесло?

- В том всё и дело! - взвился Бреш. - Все поют про королей и принцесс и героев, но никто не упоминает естественные телесные функции. Я показываю Безумную Императрицу в момент уязвимости, видите? Чтобы вызвать больше симпатии, напомнить слушателю, что она тоже человек.

- Люди с таким хорошо знакомы, им не хочется слушать про понос в песне о героических ассасинах!

- Я создаю сцену!

- Да пусть создает, - вмешался Крошка, тут же наставив на Бреша обвиняющий палец. - Но дальше без естественных телесных фунций!

Как ливень с неба и еще сильнее
Его обдал премерзостный потооок
Калам утерся, горько сожалея
что полотенца впрок не приберёёёг

- Ты, о Лейсин, ты проклята богами!
Над головой во тьме зияет щеееель
Вот в скользкий край он вцепится руками
И через миг свою настигнет цееель!

- Минули дни, как грозною убийцей
Острила когти ты, несла ударов гррааад
Теперь на стульчаке приходится трудиться
Редеют волосы и непослушен ззааад...

- Я же сказал...

- Это часть истории! - взвизгнул Бреш Фластырь. - Ничего не могу поделать!

- Кажется, императрица тоже, - шепнул Апто.

По трубам он карабкался упорно
Надеясь на другой, удобный пуууть
Мечтая свет узреть средь ночи черной
И выбраться, и чуть передохнуууть

Качнулись своды розовой пещеры
Калам забился средь мохнатых червякооов
И закричал, рассерженный сверх меры:
- Ну я дурак! И вечно был такооов!!

Имперский "Коготь" в численном составе
Императрица лично рродилааа
Такие слухи, несомненно, правы
Ну, а Каламу главная хвалааа

Он первым в той пещере появился
И первым расписался на стенеее
Его деяньям я давно дивился
Так будьте снисходительны ко мнеее!

Вообразите, если можете, природу безмолвия услышавших "Ночь Ассасина". До сего дня, во все последовавшие годы, я пытаюсь и не могу найти слова достойной стати и великой точности, но до сих пор ползу ничком, способный лишь на бессвязное бормотание. Все мы застыли на местах, помнится, но лица словно размылись, и лишь Опустелла вымаршировала из клубов пыли, скаля почерневшие зубы, и сказала: - Благодарю за ожидание!

***

Говорят, если мертвец умеет найти путь в землю, сумеет и найти путь назад. Фермеры выворачивают кости плугом. Грабители отворяют дверь гробницы, разбрасывают руки, ноги и черепа, охотясь за побрякушками. Разумеется, Опустеллу не погребли, но внешне она быстро приобрела вид давнего трупа. Набрякшие пласты кожи, одинокая бровь свирепо торчит над мутно-белыми глазами, многослойная слизь свисает из ноздрей; ее уже облюбовали черви, кишевшие в ушах и падавшие на плечи или застревавшие в космах - она стала той фанаткой, от коей содрогнется, отшатываясь, и самый отчаянный поэт (впрочем, без излишнего крика, дабы не вызвать нападение, ибо все мы готовы хватать что подвернется).