- Довольно! - проревел Тулгорд, разворачивая коня и выхватывая меч.
Крошка зашелся смехом. - Вот оно!
- Тихо, треклятый некромант! Ты... - Тулгорд нацелил меч на Бреша, лицо которого стало бледнее, чем у неупокоенной Опустеллы (лицо выше рта, то есть). - Ты больной - слышишь? Больной!
- Люди искусства не видят в том порока, - заметил Апто Канавалиан.
Меч дрогнул. - Хватит, - прошипел Тулгорд. - Хватит, слышал?
Голова Бреша моталась, как дерьмо в водовороте.
Оседлав коня, я шлепнул его по тугому заду и обернулся к Здраворыцарю. - Скакун ожидает вас, сир.
- Превосходно. И что?
- Ну, садитесь в седло.
- Хорошо. Давай сделаем это!
- Посадка требует, славный рыцарь, чтобы вы подошли вот сюда.
- Правильно.
- Ногу в стремя - нет, другую - о, ладно, и так сойдет. Теперь хватайтесь за спинку седла, так, и лезьте вверх, перекиньте ногу, вот так, идеально, другую в стремя - да. Готово, сир.
- Где его голова?
- Сзади. Охраняет тылы, сир, как вы предпочитаете.
- Я предпо... читаю? Разумеется. Отлично.
- Теперь мы просто привяжем поводья к упряжи этого мула - не возражаете, мастер Маст?
- Нисколько, Бликер.
- Хорошо... вот! Вы собраны в путь, сир.
- Весьма любезно. Будь благословен. Прими благословение с торжественной благодарностью, смертный, ибо я произношу его раз в тысячу лет.
- Так и будет, сир.
- За это, - сказал Тулгорд Мудрый, - ты будешь отдуваться весь день, Бликер.
- Ох, Смертный Меч, так и будет.
***
В этот момент я должен заявить, со всем смирением, что не особенно склонен ко злу. Будь я так злобен, как вам кажется, убил бы критика уже давно. Так или иначе, мы должны склониться пред ходом событий и верно их отобразить, пусть я и предстану в весьма непривлекательном свете. Однако взор творца должен оставаться острым и беспощадным, замечая каждую подробность, придавая ей веский смысл (хотя загроможденные мозги бездарных критиков и не заметят нюансов -эх, да ссать на них!)
Конечно, я, со всей моей неуклюжестью, выбрал неподходящий миг для важного замечания.
Пропустим личное? Как пожелаете. (Я делаю это, надеясь получить ваши одобрительные отзывы, в конце всего).
- Как собачка, о-хо-хо! - заорал Арпо Снисходительный, едва возобновилось движение, и зачмокал будто сосунок, и тут же заохал, доказывая, что не обрел еще Полноздравия.
Мы пустились в путь, шаркая стоптанными подошвами, стуча копытами и скрипя колесами, оставив позади труп Ниффи Гама и Опустеллу, вгрызавшуюся ему под челюсть. Это казалось поцелуем чудовищно преувеличенных масштабов.
Перечислить оставшихся? Почему бы нет. Во главе Стек Маринд, за ним Тулгорд Мудрый и Певуны, далее распорядитель и Пурса Эрундино, затем я и справа Апто, а слева Бреш, позади всех мастер Маст и карета г-жи Данток Калмпозити, Арпо же Снисходительный прыгает на скакуне у самого края тракта.
Все пилигримы, как на подбор. День был ясным, стервятники кричали сверху, пчелы падали в пыль под напором палящего солнца, пот лился ручьями, язвя глаза не хуже угрызений совести. Бреш что-то бормотал, глядя на десять тысяч шагов вперед. Рот Апто тоже двигался, возможно, он старался запомнить последнюю песню Бреша. Щепоть то и дело колотила кулаком братьев, без видимой причины. Чаще всего в виски. Братья терпели ее выходки с впечатляющей снисходительностью, ведь она была младшей сестренкой. Пурса шагала, погруженная в пьяную дрему, коей не суждено развеяться до полудня; помня об этом, я мучительно выбирал, какой рассказ окажется уместнее. Впрочем, долго колебаться не пришлось.
- Имасса, уже не дева, проснулась в разгар ночи, в стражу, что тянется до первых лучей ложной зари на восточном небе. Дрожа, она увидела, что меха разбросаны, а любовника простыл и след. Она глотала стылый воздух, стягивая покрывала, и с каждым вздохом сонливость отступала, а хижина дышала как живая, и сажа летела в раскрытые глаза.
Она ощущала себя наполненной, кожа натянулась, словно кто-то набил каркас, чучело, тщательно выделав шкуру. Тело не совсем принадлежало ей. Она ощущала эту истину. Особость ее теперь стала временной, готовой сдаться следующему мужскому касанию. Она была довольна, как может лишь юная женщина, еще сохранившая доброту, и лишь через годы пространство ее сократится, и на границах встанет ревнивая охрана, и будут усердно затоптаны все ведущие внутрь тропинки, и карта памяти заполнится помарками.
Но теперь, в эту ночь, она еще юна, и мир за пределами темной, тихой хижины чист и нетронут, как снег, мягок как мех молодого бролда. Время ночной стражи священно для многих, предназначено для переживания великой и возвышенной ответственности. Всевозможные злые духи шевелятся, стараясь войти, и кто-то из племени должен бдеть, шепча заклинания против напитой тьмы и востроглазых хищников.