Стивен Эриксон
Повести о Бочелене и Корбале Броче, часть вторая
(The Second Collected Tales of Bauchelain and Korbal Broach)
Гаддова Крепость (The Wurms of Blearmouth)
- Узрите! - Широко раскинув руки, встав против ветра, лорд Клыгрызуб Когт по прозвищу Терзатель помедлил и оглянулся на писца Грошвода. - Видишь, как сей смелый насест побуждает к декламации, писец? - Узкое, ястребиное лицо помрачнело. - Почему не пишешь?
Писец Грошвод утер каплю с носа, чуть поразмял пальцы - и принялся выцарапывать на восковой табличке единственное слово. Здесь, на вершине высокой башни, было так морозно, что воск таблички крошился и отпадал под полированным костяным стило. Он едва смог разобрать написанное слово; кусающий глаза ледяной холод вовсе не помогал делу. Щуря глаза на яростном ветру, он согнулся, покрепче натягивая меховой плащ, но это не помогало избавиться от дрожи.
Он проклинал собственное безумие, приведшее его в Забытые Уделы западного Элингарта. Проклинал сумасшедшего заклинателя, на которого работал. Проклинал гнилую крепость и ее шаткую башню. Проклинал городок внизу: Спендругль Блеклоуст оказался дырой, его население судорожно ежилось под тиранией нового господина. Проклинал мерзкую погоду этого торчащего выступа, почти всегда терзаемого с трех сторон буйным океаном - впрочем, иногда ветер разворачивается, чтобы, завывая, нестись с севера, пересекая безлесную пустошь со стороны другого измученного бурей океана. Проклинал свою мать и день, когда ему было семь лет и он заглянул в спальню сестренки и увидел кое-что... ох, к чему это? У человека есть множество способов попасть под проклятие, и он с ужасающей близостью познал почти все.
Грезы о богатстве и привилегиях претерпели судьбу хромого зайца на Волчьих Равнинах, порванного на кусочки и сжеванного; ветер давно унес жалкие остатки - клочья кровавого меха, пряди шерсти с белого горлышка и тщательно перемолотые косточки. Все унеслось, чтобы лечь среди выжженного пейзажа грядущего.
Покусывая кончик стило, Грошвод обдумывал, не оставить ли эти образы в тайном дневнике. "Хромой заяц на Волчьих Равнинах. Да, это как раз я... или заяц - мои мечты? Ладно, как будто есть разница". Не сейчас, когда он сутулится на верхушке башни, жалкий раб причуд хозяина. Видит Худ, это причуды безумные, оловянноглазые...
- Ты уже записал, писец? Боги подлые, знай я твою медлительность, не нанял бы! Говори, что я сказал? Я уже забыл. Прочитай, чтоб тебя!
- Хо-хозяин, вы-вы сказали... э... "Узрите!"
- Именно так? Ничего более?
- Что-то-то насчет сме-мелого насе-сеста, мило-орд.
Лорд Клыгрызуб махнул длиннопалой костистой рукой: - Пусть так. Я тебе говорил, что отвлекаюсь. Отвлекаюсь. О чем это я?
- Узрите!
Лорд снова дерзко встал напротив ревущих морей, принимая позу зловеще нависшей над городом статуи. - Узрите! О, и отметь широко раскинутые руки, и как я стою лицом к лицу с диким, шлюхами выпоротым морем. О, и тот гнусный город внизу, как он содрогается, будто подлый раб. Отметь и серые небеса, и этот буйный оттенок... серого. Что еще? Наполни сцену, дурак!
Грошвод начал исступленно царапать табличку.
Следя за ним, лорд Клыгрызуб размашисто крутил рукой, тыкая вперед пальцем. - Еще! Детали! Мы впали в корчи творчества!
- Умо-моляю, мило-орд, я ли-лишь писе-сец, не по-поэт!
- Любой умеющий писать имеет все предпосылки артистического гения! Ну, где это я? О, да. Узрите! - Он замолчал и после долгого напряженного мгновения опустил руку. - Что же, - сказал он, - на сегодня сойдет. Иди вниз, писец, разведи огонь и приготовь пыточные инструменты. Чувствую потребность навестить моего возлюбленного брата.
Грошвод поковылял к люку.
- В следующий раз, когда я скажу "Узрите!", - бросил Клыгрызуб в спину, - не прерывай!
- Не бу-бу-ду, мило-орд! Обеща-щаю!
- Это снова был он! - прошипела Фемала сквозь лязгающие зубы. - Ты же тоже его видел, а? Скажи что видел! Не только я! На той башне, руки в стороны, как... как... как у безумного колдуна!
Шпилгит Пурбл, вышедший в отставку фактор Забытых Уделов, оказавшийся запертым в Спендругле Блеклоусте по меньшей мере до исхода зимы, взирал на молодую женщину, а та пыталась закрыть дверь конторы, более походящий на каморку. Снег успел растаять и снова замерзнуть на пороге. Пора бы ему снова обнажить меч, в последний раз, чтобы официально завершить сезон и убраться назад, в "Королевскую Пяту". Да уж, последний день службы ради толпы предателей, правящих далекой столицей и - на словах - всем Элингартом, обещает быть холодным.
Даже появление Фемалы в этих тесных пределах, ее алые круглые щеки и ядовито-карминовые полные губы, и эти огромные, столь выразительно-идиотические глаза едва ли смогут побороть ледяной сквозняк из-под почти бесполезной двери. Шпилгит вздохнул и потянулся за кружкой. - В том чайнике я согрел ром с вином и давлеными ягодами чермяники. Не желаешь ли?
- Оо! - Она так и подалась вперед, подбитое пальто пахнуло копотью, элем и теми щиплющими глаза духами, которые Шпилгит называл "Шлюшкиным Потом" - ну, только про себя, не решаясь сказать вслух. Нельзя, если он мечтает получить все, о чем мечтается, от блаженной дитяти в теле женщины. Тем более не в лицо порочной карги. Мамаша Фемалы давно его презирает, но от денежек не отказывается, и это положение нужно сохранить еще на несколько месяцев. Если ему удастся растянуть быстро уменьшающиеся ресурсы. А потом...
Фемала тяжело пыхтела, пока он снимал чайник с крючка над очагом и наливал порцию в чашку, взятую ей с полки около двери. Что за сладостное отсутствие чувства вины при мыслях, как он украдет Фемалу из-под тирании матери; украдет ее из жалкой деревни, что все лето воняет рыбой, а всю зиму - людьми, питающимися только рыбой; увезет ее от мамашиных шлюх и гнусных тварей, каждый день сползающихся в "Королевскую Пяту" обмакнуть старые фитили с выводком девиц, коих лишь слепой счел бы красавицами - да и то до тех пор, пока бедный дурак не сотрет с прыщавых рож слои румян и белил. Да, прочь, и прежде всего прочь от колдуна-изгоя, свергнувшего своего брата и построившего личную версию рая на сломанных костях, пролитой крови и стонах бесчисленных жертв.
Ох, нет счета ужасам сего места, но лорд Клыгрызуб Когт сидит превыше всех, словно король на троне. Как он ненавидит заклинателей!
- Ты еще дрожишь, милашка, - сказал он Фемале. - Выпей чашку и налей еще, и садись поближе. Ну, здесь лишь один стул, так что садись мне на коленки. Вот лучший способ согреться.
Она хихикнула, шлепаясь на колени весьма аппетитной задницей, изогнулась, обнимая рукой шею. - Увидела бы это матушка - срубила бы твою мачту и поджарила на огоньке до черных угольков!
- Милое сердечко, мы что, не одеты? Разве действия наши не вполне невинны, ведь тут так холодно и тесно?
- О, и кого ты еще так греешь?
- Никого, разумеется, ведь только ты меня и навещаешь.
Она поглядела с подозрением. Однако он знал - это лишь игра, она отлично знает, что он занят лишь ей. Фемала знает в поселке всё обо всех. Она сплошные глаза и уши, а в особенности рот; Шпилгит вечно удивлялся, как этот рот находит топливо, чтобы без перерывов шевелиться дни и ночи, дни и ночи. В Спендругле едва две сотни людей, и никого нельзя обвинить в выдающейся жизни. Возможно, в Фемале все же есть доля ума, она умеет впитывать всё, что можно вызнать в Спендругле и выплевывать назад с впечатляющей аккуратностью. "Да, может, у нее разум... разум...
- Чермяника заставляет меня брызгать.
- Что?
- Брызгать водой, разумеется! Чем еще могла бы я брызгать? Какой у тебя грязный ум!
... морской губки?" - Ну, не знал я. Откуда мне знать, ведь это такая... такая... интимная вещь.
- Теперь уже нет, - сказала она, делая новый глоток.
Шпилгит нахмурился, внезапно ощутив пониже пояса необычную теплоту. - Это ты называешь брызгать?
- Да, я уже вся пылаю!
- Неужели? Не пора ли ...
- Не от тебя, глупый! От Клыгрызуба! На башне, широко раскрытые руки, как и сказала!
- Увы, я ничего не видел, Фемала. Очень уж занят, поддерживая порядок и так далее. И, ради жизни, что ты в нем видишь возбуждающего? Он выходит каждое утро.
- Знаю, но сегодня утром все по-особенному. Или мне так показалось.
- Почему?
- Ну, - она замолчала, допивая ром, сладостно рыгнула и затем тонко пискнула. - Уп, хорошо идет, верно?
Шпилгит ощущал теплоту в паху, а бедра словно погрузились в лужу. - Ах, ох...
- Я подумала, он смотрит на обломки. Понял? Но не думаю, что так. То есть...
- Постой, дорогая. Момент. Какие обломки?
- Как? В гавани, конечно. Крушение ночью! Ты никогда ничего не знаешь!
- Выжившие?
Она пожала плечами: - Пока никого не видали. Слишком холодно.
- Боги подлые! - Шпилгит спихнул ее с коленей. Встал. - Нужно переодеться.
- Кажется, ты описался! Ха, ха!
Он поглядел на нее и ответил: - Мы идем вниз, дорогая. К обломкам.
- Неужели? Мы замерзнем!
- Хочу посмотреть. Ты идешь со мной, Фемала, или бежишь к матушке?