- У нас общая философия, сладкая моя. Ну, насчет помощи... ох, что ты творишь? Ешь мое бедро? Не очень-то прилично для такой старушки. Впрочем, если ты объешь много, я смогу вылезти из трещины. Уже кое-что. Когда умрешь, стоит оставаться оптимистом. Я так понял. На ноге мало что осталось? Вот, смотри, обгрызи и вторую. Уверяю, там мясо посвежее. Погода сегодня ужасная, а?
Крошка Певун повернулся оглядеть выживших родичей. Все столпились на берегу, ледяная вода кипела у лодыжек - шторм усиливался. - Теперь всё просто, - сказал он. Убиваем всех.
Единственная его сестра, Щепоть, фыркнула. - Твой план, Крошка?
- У меня всегда такой план.
- Именно. Смотри, куда он нас привел.
Хмурый Комар встрял: - Привел нас на берег, Щепоть.
- Верно говорит Комар, - зарычал Крошка, - план привел нас сюда, поэтому план хороший, как всегда, ведь мы всегда оказываемся не где-нибудь, а там, где я планировал, а планировал я оказаться хоть где-нибудь - и если думаешь, я буду терпеть от тебя дурные припадки и злословие, Щепоть... ну, этого в плане нет. - Он отвернулся к прочим. - Оружие наголо, братья. Время убивать, и в конце мы убьем заклинателей, что украли наши сокровища.
- Они не крали наших сокровищ, - сказал Хиляк. - Это городская стража и предательница- капитан.
Крошка скривился. - Но она мертва и с этим ничего не сделаешь, а значит, мы все еще охотимся ради справедливости, ради возмездия. Те колдуны не дали себя убить, а это воспрещено. Мы такого не терпим.
Малыш засмеялся: - Сатер угодила меж дхенраби и его женой! Вот смешно было!
Щепоть проскрипела: - Только тебе смешно, Малыш, ты ж на голову больной.
- Еще смешнее! Ха, ха!
- Тише все, - велел Крошка. - Вытаскивайте проклятое оружие, пора поработать. Ломтик, Узелок, Гиль, вы убиваете мужика в лачуге. Но пусть снимет меховую шапку, я ее хочу. Остальные со мной в деревню. Теплый ужин, если найдется, немного пива - и потом убиваем всех. Потом в крепость, там тоже всех валим.
- От твоей гениальности я лишаюсь языка, - сказала Щепоть.
- Хорошо бы так. - Крошка ткнул пальцем в сторону братьев, что вдвоем тащили огромный меч. - Блоха, Мелочь, что вы творите, Худа ради?
- Это же триручный меч, Крошка.
Крошка подошел к Блохе и вдарил кулаком в висок. - Так держите в три руки! Вот, бери еще топор с пятью лезвиями. Все в путь, ночь будет кровавая.
Они ушли с пляжа по единственной тропе. Ломтик, Узелок и Гиль остались сзади.
Вуффайн Гэгс оперся о посох, стоя рядом с хижиной и следя за десятерыми незнакомцами. Все они громадного роста, оружие наголо, и шагают со зловещим видом. Наверное, в роду были предки-Тартеналы, всего несколько поколений назад. Зрелище заставило его ностальгически вздохнуть. Единственная женщина меж ними казалась сложенной более пропорционально - будто слеплена из сплошных глиняных шагов и отлично знает, как ими жонглировать при ходьбе.
Идущий во главе поднял голову и послал Вуффайну зубастую улыбку (хотя глаза не улыбались), попросту пройдя мимо. Как и остальные, кроме последних трех - те встали и приготовили оружие.
Вуффайн вздохнул. - Вот оно как, да?
Стоявший посредине пожал плечами. - Крошка сказал, убиваем всех.
- Вы снова вгоняете меня в ностальгию.
Мужчина оскалился и взглянул на того, что был справа. - Слыхал, Ломтик? Старый чистильщик вспомнил лучшие дни.
- На лучшие дни перед смертью взгляни, - отозвался Ломтик.
Вуффайн повернул голову и понял, что остальных уже не видно на тропе. - Знаете, - сказал он братьям, - вам лучше пойти дальше, доложить братцу, будто сделали что велено. И на этом закончим знакомство.
- Мы не врем Крошке, - заявил Ломтик.
Третий мужлан наморщил лоб. - Неправда, Ломтик. Помнишь овсянку?
Ломтик вздохнул. - Уж ты не забываешь, верно, Узелок?
- Была твоя очередь! - завопил Узелок.
- Слушайте, - вмешался первый брат, - мы зря тратим время, холодно, так что давайте сделаем что нужно, обчистим хижину и пойдем.
- Не забудь шапку, Гиль, - сказал Ломтик. - Крошка хочет шапку.
Вуффайн кивнул: - Отличная шапка, верно? Увы, она моя, я ее не продаю и не отдаю.
- И ладно. - Гиль ухмылялся все шире. - Так и так отберем.
- Заставляете драться за шапку? - сказал Вуффайн, поднимая посох и берясь обеими руками за серебряный конец.
Трое братьев засмеялись.
Но смех увял, когда палка замерцала и превратилась в широкий меч. Кромки клинка загорелись пламенем.
Через довольно короткое время Вуффайн стоял посреди дымящихся обрубков человечьей плоти, струйки дыма поднимались, словно от свечек. Он ждал, пока не почернеют, исчезая с клинка, последние брызги. Через миг оружие замерцало - и вновь перед ним был простой посох. Взглянув на останки братьев, чистильщик вздохнул: - Нехорошо, когда на меня накатывает ностальгия.
Поправив меховую шапку, он ушел внутрь хижины, уселся в капитанское кресло и вытянул ноги. Огляделся, словно впервые озирая свои богатства. Акульи челюсти вдоль кривых стен, клочья пыльных волос торчат меж досок, фонари и бронзовые крепления, фляжки, скорняжные ножи и оселки, гарпуны и связки веревок, позвонки дхенраби и жабры жорлигов, груды тряпья и хорошей одежды, амфоры с вином, маслом или краской, на полках глиняные кувшины, полные золотых зубов... шесть масок сегуле...
Вуффайн крякнул. И все равно, снова решил он, это получше холодного, полного сквозняков храма и компании бормочущих жрецов, лучше шлепанья босых ног в разгар ночи, когда сон их нарушен давлением нездешних сил. Да, лучше полных пыли и теней альковов, лучше запаха старого воска и бесполезных приношений, в которых пауки успели запутать свои сети и сдохнуть от голода, шелухой падая на пол и скрежеща напоследок зубами.
И все же там, где-то в храме, была вера, густая словно творожный крем. Любой бог разжирел бы. Ну, он еще успеет. Коридоры отзывались эхом бесполезных упований и бестолковых амбиций, горьких злодеяний и мелких измен. Вера была подобна молоту, разрушающему доски под ногами толпы, секире палача, срезающей головы неверующих, факелу, кинутому в середину шевелящейся груды людских тел. Вуффайн фыркнул. Да, любого бога затошнило бы от такой участи, не сомневайтесь.
Слишком много труда, иначе он давным-давно покончил бы с миром. Без особых сожалений.
"Я же каждое утро подбираю то, что море принесет. Тела и убитые мечты, смельчаков и слабаков, испуганных и разгневанных, мудрецов - ох, как они редки! - и дураков, коих развелось слишком много.
Ах, послушайте меня: снова ностальгирую".
Пробираясь со всеми возможными предосторожностями, ведьма Хурл скользила меж ошметков сожженной плоти, мимо двери хижины Вуффайна. На пути она подобрала пару кусков, прижав под мышкой.
Это мясо не будет горчить в желудке, как плоть мертвеца, и больше не придется выслушивать бесконечные мольбы о путешествии домой через океаны. Впрочем, когда от него осталась одна голова и она пинком послала голову в воду, раздался благодарственный крик.
Ведьма рвала человеческое мясо и глотала не жуя.
Воспоминания дарили ей отличные причины двигаться дальше, в селение, где после ночи справедливой мести заря не узрит ни одного живого жителя.
"А ты, Феловиль Великодушная, ты будешь напоследок. Предала меня, когда я очень нуждалась, и за это заплатишь - клянусь всеми жуткими свинобогами из Кабаньей Ямы Блеклоуста, да сгниют их кости в глупых мелких курганах, ты заплатишь за всё, Феловиль.
Ибо, женщина, я помню всё".
С каждым проглоченным куском кровавого мяса сила ее росла.
"Скоро все умрут!" Она закашлялась, подавившись, и выплюнула осколок бедренной кости.
Позади буря добралась до берега, в воздухе раздавался вой. Ведьма Хурл помедлила на подъеме, увидев Спендругль. Лишь одно окно ярко светилось - окно далекой башни. "Моя башня! Моя крепость!"
Что за чудная ночь резни ждет их всех!
- Идем на пляж, - пояснял Якль, - но еще на уступе сворачиваем. Еще две сотни шагов по козьей тропке над берегом. Там есть спуск на уединенную полоску песка.
- Как скажешь, - отозвался Шпилгит. Он замерзал, сжимающие лопату руки немели. Почти стемнело, ветер стал яростным и что есть сил налегал на двоих ходоков. Опустив голову, чтобы защититься от почти горизонтальных брызг мелкого дождя, Шпилгит брел на шаг позади Якля.
Затем, на полпути по тропе над морем, Шпилгит услышал возглас мертвеца, увидел, что тот пошатнулся.
Старуха с всклокоченными волосами вдруг оказалась перед ним, визжа и загребая воздух скрюченными, будто когти, пальцами.
Шпилгит замахнулся лопатой; раздался гулкий звук, когда плоскость штыка врезалась в лоб старухи, словно молот о наковальню. Удар заставил ее полететь в кусты между тропой и берегом.
- Боги подлые? Кто это?
Якль подошел, они вместе пялились в густое переплетение веток. - Убил ее?
Шпилгит облизнул губы, сердце колотилось груди. - Не знаю. Она напала!