Удача, что мы собрались. Неудача, ибо столь многочисленные странники оказались во многих бедах.
Рассказ начинается с той ночи, с круга у огня.
Что есть круг, как не выставка душ?
Здесь описываются путешественники
Обведем же круг взглядом, выделив мастера Маста Амбертрошина, лекаря, слугу и возчика госпожи Данток. Широкий в плечах и прежде, вполне возможно, прошедший череду войн в пехоте, он давно успел развязать узлы дисциплины. Лицо его всё в шрамах и морщинах, борода подобна гнезду из медной и железной проволоки. Его пожилая госпожа никогда не покидает кареты, лик ее вечно скрыт за плотной занавесью. Как и все остальные, госпожа Данток Калмпозити паломничает. Богатство мало ободряет душу, слишком смело использованную, и ныне она готова склониться с чашей в руках пред Безразличным Богом. Но этой ночью благословение для них обоих так далеко, словно улетело на иную половину мира.
Мастер Маст принадлежит к замечательному типу умельцев на все руки и всегда готов разжечь трубочку, задумчиво и серьезно наморщив лоб. Каждое слово падает из его уст, словно монетка бедняка на деревянный стол - звонко и резко, привлекая если не ценностью своей, то звучанием. Он умеет привлечь внимание людей, умеет казаться мудрым и полным важных тайн. Усатый и солидный, он служил многим, и судьбы многих ложились на широкие его плечи.
Второй круг тесен, и тому есть основательные причины. Лишь двое рыцарей числятся среди Негемотанаев, союза особо стойких преследователей печально известных убийц и колдунов, Бочелена и Корбала Броча; подгоняя отряд по усыпанному трупами тракту, они почти настигли черных сердцем злодеев, всего несколько дней осталось до поимки опасной добычи. Есть особое объяснение их спешке: говорят, загадочная женщина ведет армию мстителей, желая срубить головы Бочелена и Броча. Кто она? Где она? Это не известно никому.
Тулгорд Мудрый провозгласил себя Смертным Мечом Сестер, и по полному праву мог бы назвать себя также Воплощением Чистоты. Плащ его оторочен белым мехом, нежнее ароматного сада в приюте девственниц. Славный эмалевый шлем блестит на могучем черепе, как яичный белок на сковороде. Полированные пластины доспеха колышутся, сверкая рядами серебристых зубов. На эфесе клинка водружен опал, и любая женщина хотела бы протянуть руку и погладить сей камень - будь у нее мужеская смелость.
Лик его озарен просветлением, глаза подобны самородкам, малой доле недоступных взорам потусторонних сокровищ. Едва узрев зло, он уничтожает его мощной рукой. Благородные семьи, кои он удостоил посещением, спустя девять месяцев бывали осчастливлены плодами его семени. Таков Тулгорд Мудрый, рыцарственный поборник истины в святом свете Сестер.
Оборотимся же ко второму воину, смелому настолько, что дерзнул оспорить притязания Смертного Меча на совершенство добродетели. Арпо Снисходительный был некогда Здраворыцарем в далеком граде, чья святость в костлявых руках Бочелена и
Корбала Броча обернулась гнусной пародией. Столь был огорчен этим Здраворыцарь, что от всего сердца провозгласил обет мщения.
Если блаженная белизна отмечает весь облик Тулгорда Мудрого, то твердый и суровый Арпо блестит под солнцем золотой статуей; каскад различий меж двумя воителями сулит неизбежное наступление весьма неблагородной стычки. Арпо широк в груди. Длинные мечи-близнецы (черные ножны украшены золотой филигранью) свисают у бедер его, золотые яйца рукоятей вызвали бы восхищенный вздох любой женщины. Арпо Снисходительный весьма горд своим вооружением и не обращает внимания на вздохи, и кем должны мы счесть его - образцом целомудрия или...
***
В кругу трех братьев, кои в любом зверинце оказались бы завлекательнее горилл, Щепоть из рода Певунов обречена вести жизнь беззаботную. Не сам ли Крошка Певун, сурово уставившись на кучку творцов, сказал с прямотою топора: любой, лишивший невинности милую Щепоть, будет изрублен в фарш столь мелкий, что даже голодный воробей не заморит червячка?
Не успел могучий брат завершить свою зажигательную, однако и леденящую кровь в жилах речь, как Щепоть ушла в сторонку. Да, она слышала такое тысячу раз. Но слышать и понимать - разные вещи. Так приглядимся же внимательнее к очаровательной простушке.
Как известно, черные шелка есть гордыня скорбящих; но лишь плывущие по ветру одеяния вспоминаются при виде ее волос, опасного меда, обрамляющего круглое лицо. Щеки ее горят, как отшлепанные ягодицы; черные ресницы длиннее вороновых крыльев не скрывают обсидианы глаз от любого, готового бросить вызов. Пышногрудая и гладкобокая, со сладким животом и широкая в бедрах... ах, само описание намекает на знойные признания. Да, я даже забыл упомянуть, была ли на ней одежда.
Ну каковы же ее братья! Мамаша Крошки как-то заблудилась в лесу Стратема в разгар ужасной бури, нашла укрытие в пещере - угодив прямо в лапы пещерному медведю; но в миг сокрушительного соприкосновения всякий кулинарный восторг испарился из звериного мозга, и внезапное озарение вознесло обоих к вершинам амурных возможностей. Кто смеет оспорить дерзость этих догадок, видя потомство любовного поединка, столь высокорослое и могучее? Глаза сего великана развеивают любое смущение несообразностью имени и внешности - мелкие, как у любого зверя, красные и обрамленные воспаленными, сочащимися веками. Нос его подобен свернутому рылу, ноздри блестят, едва почуяв кровь. Зубы работают проворнее стаи грызунов. Мышцы трех нормальных людей криво облепили массивный костяк, пучки волос торчат из самых неподобающих мест, но и слова из кривых губ вылетают неподобающе разумные.
Братья наводят великий ужас даже на него самого - но сделавший такие выводы должен, похоже, ежиться как на постели из морской соли, ибо бросаемые в гороподобную спину Крошки взоры полны черной зависти. Комар Певун и Блоха Певун близнецы, отродье невезучей матери, что забрела на морской брег в сезон спаривания моржей. Да-да, на спине ее остались шрамы от клыков, вот вам и доказательства. К чему спорить, к чему топорщить усы, бросать в воздух дурно пахнущие чепцы и сходиться в жестокой схватке? Вот, они даже облачены не в звериный мех, подобно Крошке, но в шкуры своих предков.
Говорят, у них еще много родни, но милость богов держит всех на расстоянии палки зверовода, где-то там, и придется обождать новой ночи и нового костра поэтического вдохновения, дабы изложить горькие похождения Певунов.
В круге закоренелых ловцов остается лишь один. Молчаливый как лес и ловкий как лесоруб, Стек Маринд не любит хвастать былыми делами. Загадки таятся в сплетении корней, и если блестят глаза в провалах, касание их слабее шепота тени самой Смерти. Он - человек навеки запечатанный. Лик его прост, глаза пусты, губы тонки, а рот замкнут. Черная борода слишком редкая, уши маленькие как у обезьяны и мускулистые как у мула, и дергаются на любой шепот и шум. Пряча слова, он грызет кожаный ремешок, мокрый к утру, но высыхающий на солнце дня.
Спина его клячи выдерживает целый арсенал - всякое оружие изготовлено без причуд, но усердно заточено и промаслено. Он пересек полмира по следу Негемотов, но никому не рассказал, какое преступление вызвало в нем охотничий жар.
***
Теперь оборотимся, с изрядным вздохом облегчения, на истинных паломников. Среди них различимы три группы искателей благ определенных алтарей (хотя, по правде и ходу дальнейшего рассказа, они суть одно). Мудрецы, священники и ученые встопорщат жесткие воротники, слыша сии непривычные, но полные истины противоречия, но я, недостойный, воротника не носил никогда и потому не обижусь на непродуманные упреки.
Итак, перед нами множество путей, ведущих в одно судьбоносное место.
Госпожа Данток, старейшая в почтенной семье Калмпозити из города Релианта, да останется созданием неведомым. Скажу лишь, что она первой выбралась из Врат-в-Никуда и слуга ее, мастер Маст, восседавший на высоком облучке кареты, лицо скрыто под широкой плетеной шляпой, возгласил приветствия от ее имени и церемонно кивнул - и в тот же славный миг он и старушка, предположительно пребывавшая внутри, колесным островом двинулись дальше в окружении двуногих чаек и гагар, ибо, как всем ведомо, ни один остров не остается недвижным. Он ползет по песчаному дну моря, он плывет в рассудке, словно воспоминание или сон. Мы сброшены с берега, мы мечтаем вернуться. Мир сорвался с привязи, история подобна буре и, словно Данток Калмпозити, все мы анонимами скрываемся среди пахучих цветов и целомудренных орехов, не нужные никому и чуждые всему.
Меж пилигримов, искателей капища Безразличного Бога, странствует похожий на ястреба человек, охотно называющий свое имя и каждый раз искательно глядящий вам в глаза взором хищника, будто спрашивая, не знакомо ли оно. Узкое его лицо дергается, обдаваемое ревущим штормом нашего невежества, и никто не решается спросить, зачем он так густо намаслил подобные вороньим перьям волосы, что струйки текут по ушам. Но он, увы, все прочитал по лицам и внес нас в список недругов, и резкие кивки его слишком мелкой для такого роста головы сопровождаются - как может услышать любой, стоящий рядом - скрипом изрядного, искреннего негодования; но он тут же отходит неведомо куда и зачем, бродя словно петух в чужом, заброшенном курятнике.