- Мышь? Не вы. Скорее гадюка пробралась меж нами.
- Рад видеть, что вы вняли предостережению.
- Не сомневаюсь. Знаете, я мог бы спутать вам карты. Это вы лежали бы на месте Кляппа, а я был бы в безопасности.
- Хотите, чтобы я продолжил рассказ? Перечислил иных любовников женщины, у которой было много братьев?
- Второй раз не сработает.
- Готовы поставить жизнь на самоконтроль Крошки?
Бреш облизал губы. - Теперь у вас две истории, и Пурса не особо довольна. Ей вовсе не нравится то, что вы сделали с Кляппом. Использовали ее историю. Она тоже ощутила вину.
- Ну, Бреш, это игра воображения.
- Она больше не будет вам потакать.
- Поистине.
- Думаю, вы уже мертвец.
- Бреш! - заревел Тулгорд Мудрый. - Развесели нас! Пой, парень, пой!
- Но у нас уже есть ужин!
Крошка Певун засмеялся. - Может, мы хотим десерта. Комар?
- Десерт.
- Блоха?
- Нет, спасибочки.
Братья встали, выпучив глаза. Лицо Блохи исказилось. - Брюхо ломит уже шесть дней. Во мне куски четырех человек, притом поэтов. Плохих поэтов.
Руки Крошки сжались. - Десерт тебя излечит, Блоха.
- В медовой заливке, - причмокнул Комар. - Если найдем улей.
Блоха хмурился. - Может, глаз или два, - задумался он.
- Бреш! - заревел Крошка.
- У меня есть! Слушайте, это чудо. Называется "Ночь Ассасина"...
- Рыцари не могут быть ассасинами, - указал Арпо Снисходительный. - Это правило. Рыцари не могут быть ассасинами, колдуны - оружейниками, а бродяги использовать палицы и булавы. Все знают.
Тулгорд нахмурился. - Пальцы? А почему?
- Палицы. Да ты же путал мрака с раком...
- Да, раки скачут во мраке, но только под конец.
Бреш озирался, будто оглоушенный.
- Будем слушать, - велел Крошка.
- Маммииииии! Гаммииииииии! Олололо!
- О горе! - послышалось хриплое карканье Опустеллы. Она брела далеко позади кареты, став призрачно-серой от пыли.
- Я просто разогреваю певческий голос, - объяснил Бреш. - Итак, "Ночь Ассасина". Оригинальное сочинение Бреша Фластыря. Слова Бреша Фластыря, музыка Бреша Фластыря. Сочинено в год...
- Пой или умрешь, - бросил Крошка Певун.
- Она что, села на толчок? - закричал Тулгорд Мудрый. - Ее пронесло?
- В том всё и дело! - взвился Бреш. - Все поют про королей и принцесс и героев, но никто не упоминает естественные телесные функции. Я показываю Безумную Императрицу в момент уязвимости, видите? Чтобы вызвать больше симпатии, напомнить слушателю, что она тоже человек.
- Люди с таким хорошо знакомы, им не хочется слушать про понос в песне о героических ассасинах!
- Я создаю сцену!
- Да пусть создает, - вмешался Крошка, тут же наставив на Бреша обвиняющий палец. - Но дальше без естественных телесных фунций!
- Я же сказал...
- Это часть истории! - взвизгнул Бреш Фластырь. - Ничего не могу поделать!
- Кажется, императрица тоже, - шепнул Апто.
Вообразите, если можете, природу безмолвия услышавших "Ночь Ассасина". До сего дня, во все последовавшие годы, я пытаюсь и не могу найти слова достойной стати и великой точности, но до сих пор ползу ничком, способный лишь на бессвязное бормотание. Все мы застыли на местах, помнится, но лица словно размылись, и лишь Опустелла вымаршировала из клубов пыли, скаля почерневшие зубы, и сказала: - Благодарю за ожидание!
***
Говорят, если мертвец умеет найти путь в землю, сумеет и найти путь назад. Фермеры выворачивают кости плугом. Грабители отворяют дверь гробницы, разбрасывают руки, ноги и черепа, охотясь за побрякушками. Разумеется, Опустеллу не погребли, но внешне она быстро приобрела вид давнего трупа. Набрякшие пласты кожи, одинокая бровь свирепо торчит над мутно-белыми глазами, многослойная слизь свисает из ноздрей; ее уже облюбовали черви, кишевшие в ушах и падавшие на плечи или застревавшие в космах - она стала той фанаткой, от коей содрогнется, отшатываясь, и самый отчаянный поэт (впрочем, без излишнего крика, дабы не вызвать нападение, ибо все мы готовы хватать что подвернется).
Вот курьезная вещь, позвольте мне сказать как человеку искусства: все зависит от положения мертвеца. Истинный почитатель воспримет неупокоенного творца как ответ на молитву. Еще больше песен, больше поэм, бесконечный поток хвастовства, позерство, растянутое на вечность! Если же поэта охватит неисправимый распад - отвалится нос, слезет кожа с черепа, живот раздуется трупными газами и будет зловеще свистеть - что ж, многое можно вытерпеть ради искусства. Не правда ли?
Мы, оставшиеся творцы, я и Бреш и даже Пурса Эрундино, мы смотрели на Опустеллу со смесью отвращения и восхищения. Что за жестокая ирония: она обожала того поэта, который не смел показаться поблизости.
Да ладно. День тянулся, и какие туманные мысли приходили в наши затуманенные головы, кто знает? Ситуация может измениться, став абсурдной и трагической, даже подлинно ужасной - и все же наши рассудки жадно ищут нормальности, и мы идем, исполняя подобающие движения, передвигая ноги, топоча пятками, веки моргают над запыленными глазами, дыхание входит и выходит.
Нормальные звуки утешают нас. Копыта и колеса повозки, треск рессор и скрип осей. Паломники на тракте. Кто, наткнувшийся на нас в тот день, заинтересовался бы и уделил второй взгляд? Пройдите сама по ближайшей деревушке, друзья, и не увидите ничего неподобающего. Однако выделите миг, дайте волю воображению и представьте то, что не видите, то, что творится за нормой и обыденностью. Тогда вы сможете понять, чем заняты поэты.
Есть о чем подумать, пока завершается день двадцать четвертый.
Отчет о двадцать четвертой ночи
- В этот раз мы отлично продвинулись, - заявил почтенный распорядитель, едва был доеден ужин и обглоданные кости улетели в ночь. Костер весело пылал, животы были набиты, в темноте нечто издавало леденящие кровь вопли, и даже Стек Маринд вздрагивал и сжимал арбалет, будто человек с совестью слишком зазубренной.
Что это значит? Ничего. Мне понравилась фраза.
- Фактически, - продолжал Сардик Тю, сияя над красноватым пламенем, - мы вполне можем достичь Великого Спуска через неделю. - Он помедлил. - Полагаю, стоит сказать, что ужасные испытания кончены. Несколько дней голода - не слишком страшная плата за отказ от жестокой дани. Не так ли?
Комар хмыкнул: - Чего?
- Ну... - Распорядитель откашлялся. - Оставшиеся в живых поэты смогут избежать жестокой судьбы. Полагаю.
- Это как?
Сардик Тю повел рукой. - Можно проявить милосердие! Не понимаете?
- А если не проявим? - спросил Крошка Певун, сально улыбаясь (гм, на самом деле он был вполне чистоплотен, наш Крошка, но с уст его слетели слова столь зловещие, что я решил добавить жуткую деталь. Не поймите превратно, я вовсе не манипулирую вами).