- Но это... это... было бы...
- Откровенным убийством? - спросил Апто Канавалиан слишком легким, по мне, тоном.
Бреш поперхнулся и сплюнул. - Так оно было с самого начала, Апто, но не ваша голова стоит на кону, так что продолжайте смотреть вперед и делать вид, что все нормально.
- Готов следовать вашему совету.
- Если вы судья, то...
- Давайте скажем прямо, - оборвал его Апто. - Ни один из вас не достоин моего суждения. Нет разочарования большего, чем близко познакомиться с поэтами, которых должен оценивать. Я подобен близорукому глупцу, слишком близко прижавшемуся к шлюхе и рассмотревшему ее бородавки и так далее. Магия умирает, понимаете? Умирает, как высушенный червяк.
Глаза Бреша выпучились. - Вы не хотите голосовать за меня? - Он вскочил. - Убейте его! Убейте его следующим! Он бесполезен! Убить!
Бреш стоял, уставив на Апто Канавалиана трясущийся палец. Все молчали. Бреш порывисто всхлипнул, развернулся и убежал в ночь.
- Далеко не уйдет, - предсказал Стек. - Но я согласен с распорядителем. Убийства более не нужны. Кончено...
- Нет, - раздался нежданный голос. - Не кончено.
- Госпожа Эрундино, - начал Стек.
- Мне обещали, - возразила она, крепко сжимая руками чашку. - Он дал мне слово.
- Дал, - сказал я. - Но сегодня я хотел бы ублажить всех, довершив рассказ Кляппа Роуда. Госпожа, потерпите до завтра?
Ее глаза были весьма суровы. - Возможно, вы надеетесь пережить меня. Если подумать, нужно взять от вас новую клятву. Эвас Дидион Бликер, вы удовлетворите меня до Великого Спуска.
- Клянусь, миледи.
Стек Маринд встал. - Я знаю историю, которую ты будешь рассказывать. Пойду поищу Ниффи Гама с его дамами и приведу назад. Боюсь, они ужасно страдают в ночи.
- Прилив сочувствия? - фыркнул Тулгорд Мудрый.
- Истязание должно окончиться, - отозвался Стек. - Если лишь я один чувствую вину, пусть так. - И он ушел, хрустя сапогами по гравию.
***
Вина. Что за неприятное слово, измышленное, нет сомнения, каким-то благочестивым негодяем с длинным пронырливым носом по ветру. Наверное, еще и девственником не по собственному выбору. Мужчина (полагаю, то был мужчина, ибо ни одна женщина еще не бывала столь безумной, чтобы изобрести подобный концепт, и до сих пор большинству женщин чувство вины столь же неведомо, как умение мочиться стоя), мужчина, значит, смотрящий с ужасом и негодованием (на женщину, гарантирую, а поскольку он девственник, это его мать или сестра). Он смотрит на нее, пламя охватывает мозг, мысли летят как искры с оселка, негодование становится вихрем самобичеваний, злобы, зависти, презрения, суровое суждение рождает понятие вины. Разумеется, обвинение становится и определением сторон. Обвиняющий есть существо незапятнанной добродетели, образчик чести, доблести, цельности и неколебимости, он непорочен и чист с момента рождения. Да, нимб чистейшей белизны горит над качающейся головой, и некая сила вознесла обвинителя над землей, ноги ступают по воздуху, а где-то чудовищные музыканты заводят марш неумолимого возмездия. Обвиняя, обвинитель желает раздавить обвиняемого, а тот обязан извиваться и ежиться, стенать и бесноваться, сливая воедино все мерзости и принимая жалкий вид. Презренное самоунижение, уныние, тоска и уродство, всё в одном. А обвинитель стоит, озирая окрестности, торжествуя и дрожа в экстазе правоты. Это ничуть не хуже секса (впрочем, что девственник знает о сексе?)
Что дальше? Ну, ничего особенного. Совсем ничего. Он зевает. Она начинает резать плохо помытую морковь или уходит отбивать о камень затрепанное белье (сказанные телодвижения не имеют символической подоплеки). Сынок смотрит, грызя кошачий хвост, а кошка, не ведая чувства вины, изумленно пялится на жалкую семью, ею принятую под покровительство, потом осознает, что ужасный беспризорыш норовит отгрызть важную часть, и пришла пора уластить его, используя как подушку. Разум - царство мрака, тени ползут и крадутся за троном рассудка, и никому не дано долго восседать на том троне, так что пусть ползут и крадутся. Нам какое дело?
- Когда ночь пришла на стоянку Имассов, - заговорил я, - женщина повела воина-Фенна к пустой хижине, которой он волен был пользоваться до ухода. В ледяной темноте она зажгла лампаду, чтобы осветить путь, пламя мигало на жгучем ветру, и он шагал следом, и подошвы не издавали звуков. Однако она не оборачивалась проверить, идет ли он: она ощущала жар его тела, будто сзади пылала печь. Он был близко, ближе, чем подобало.
- Едва она поднырнула под притолоку и выпрямилась, сильные руки обняли ее. Женщина задохнулась от прикосновения, выгнула спину, и затылок ее коснулся его нижнего ребра, а ладони Фенна нащупали грудь. Он был груб и нетерпелив, он горел жаждой, и тогда они упали в меха, не замечая холода и сырости, и гнилостного запаха старых кож.
- Ты одержим мерзостью! - возопил Арпо Снисходительный.
- Мерзостью, сир?
- Между мужчиной и женщиной творится Неназываемое, Невыразимое...
- Вы о сексе?
Арпо сверкал глазами. - Такие рассказы недостойны. Они извращают и отравляют разум слушателей. - Он поднял сжатую в кулак, скрытую перчаткой руку. -Видел, как умер Кляпп Роуд? Стоило лишь намекнуть на...
- Кажется, я был вполне откровенен, хотя без имен, и не успел...
- Так успей сейчас! Твой разум - грязная, гнилая опухоль порока! Да, в городе Чудно кожа уже была бы сорвана с твоей плоти, слабые части отсечены...
- Слабые части?
Арпо указал между ног. - Те, что Шепчут Искушения Зла, сир. Отсечены и запечатаны в кувшине. Твой язык был бы изрезан на кусочки, и Королевский Палач готовил бы щипцы...
- Малость поздновато, - вмешался Апто, - ибо вы уже отсекли все части...
- Червь Разврата, сир, гнездится глубоко в теле, и если не удалить его до смерти несчастного, он поскачет на душе в Королевство Смерти. Конечно, Червь знает, что за ним охотятся, и он мастер маскироваться. Поиски зачастую занимают целые дни и дни...
- За то, что бедный малый говорил о блуде?
Слыша вопрос Апто, Здраворыцарь содрогнулся. - Знаю, все вы полны этих червей. Ничуть не удивлен. Да, поистине компания падших.
- Все ли поэты заражены червями разврата? - не унимался Апто.
- Разумеется, все. Доказательство ощутят все, сдающиеся искушениям! Священный Союз пребывает в мире за пределами слов и образов, за пределами всего! - Он указал на меня. - Эти... эти презренные твари пируют на деградации, множат подлые пародии. Ее рука схватила егоза то самое, а его пальцы легли наэту самую. Пускание слюней, пыхтение и кряхтение - вот звериные радости свиней, козлов и псов. И горе жалкому глупцу, что возбудится, слыша бездуховные описания, ибо Госпожа Благодеяний без колебаний повернется спиной к людям Гнилых Мыслей...
- А она хорошенькая? - спросил Апто.
Арпо наморщил лоб. - Кто хорошенькая?
- Спина Госпожи, сир. Приятно-округленная и зовущая к...
С ужасающим ревом Здраворыцарь бросился на Апто Канавалиана. Лицо превратилось в мрачную маску убийцы, волосы встали дыбом, золото доспехов внезапно приобрело тускло-багряный оттенок. Пальцы стали когтями, сгибая перчатки; руки тянулись к тщедушной шее Апто.
Разумеется, критиков уловить весьма трудно, даже на собственных их словах. Они скользят и прядают, скачут и дергаются. Они так уклончивы, что я давно заподозрил, что это нематериальные привидения, чучела, собранные из ниток и сучков и готовые рассыпаться при первом признаке опасности. Но кто, богов ради, безумен достаточно, чтобы создавать гомункулов столь лукавых? Как! Сами творцы, на манер грубых лесных дикарей готовые вылепить богов из чего придется (в данном случае, из пустой болтовни) и тут же кинуться им в уродливые ноги (или копыта), выкрикивая восхищение и тем скрывая истинные мысли. По большей части злобные.
Парусом пронесшись над костром, разразившись зверским ревом, Арпо Снисходительный обнаружил, что тискает пустой воздух. Однако он продолжал размахивать и грабастать руками, пока лицо не коснулось валуна, к которому давеча прислонялся Апто. Стальное лицо Здраворыцаря расплющилось, издав звук, подобающий выпавшему из печи горшку. Кровь изящным полумесяцем залила белесый камень, формируя мерцающее гало. Потом голова скользнула вниз.
Апто Канавалиан пропал в темноте.
Оставшиеся сидели неподвижно. Красивые сапоги Здраворыцаря лежали в костре, намекая, что он без сознания, мертв или полоумен. Когда же брюки подхватили пламя, почтенный распорядитель прыгнул и вытащил ноги из костра, кряхтя и торопливо сбивая языки пламени с курящейся ткани.
Крошка Певун фыркнул, Комар и Блоха тоже. Где-то во мраке Опустелла хихикнула и что-то выкашляла.
Тулгорд Мудрый встал со вздохом, подошел и склонился над Нездравым Рыцарем. Почти сразу же возвестив: - Жив, но без сознания.
- Значит, без особых перемен, - сказал Апто, вновь возникая на фоне чернильного неба. - Вот моему камню досталось.
- Шути, пока можешь, - бросил Тулгорд. - Он очнется, и ты труп.