Она втянула его внутрь и захлопнула дверь, не желая напускать холод. - Говорила тебе, Восставший, можешь сидеть за самым крайним столиком, подальше от остальных. Собаки от тебя тащатся, да, но ты неподходящий постоялец. Так что кончай бродить, понял? Клянусь, Якль - запру за тобой дверь и замерзнешь на месте.
- Прости, Великодушная. - Мужчина шлепнулся на стул.
Подумав, Феловиль вернулась к столику Эмансипора и снова села напротив. - Шпилгит, проваливай, - велела она. - Найди другой столик или иди наверх, поздоровайся с девушками.
- Не смей приказывать... ну, кажется, тебе можно. Ладно, ладно. Иду наверх.
Она дождалась скрипа ступеней над головой и облокотилась о стол. - Слушай, Эмансипор Риз.
Он успел выпить половину рома. Поднявшиеся глаза были затуманены.
- Големы. Они колдовские, верно? Могущественное колдовство.
- Полагаю...
- У лорда Клыгрызуба Когта их целых три.
Мужчина фыркнул. - Прости, вырвалось. Три, говоришь? Да. Но сейчас уже два.
- Именно. Я о том самом.
Он заморгал. - Извини? О чем том самом? Кажется, я упустил.
- Твои господа - один пошел и убил одного из големов. Нелегко это, убивать гору железа и тому подобного.
- Даже знать не желаю, - заявил Эмансипор. - Но уж поверь, Корбал Броч убивал и худших.
- Да неужели? Интересно бы послушать. Очень.
- Но сильнее нужно опасаться Бочелена, - продолжал Риз, отхлебывая очередную порцию рома.
- Второго?
- Да. Второго.
- Заклинатели?
Мужчина кивнул. И засмеялся снова: - Клыгрызуб!
Она поерзала по стулу внушительной массой, пытаясь податься вперед еще сильнее, но помешали груди. Старуха с руганью подняла одну и шлепнула на столешницу. Потом другую. Глянула на Эмансипора, уловив ответный взгляд. - Милые, не так ли? Позже познакомлю вас поближе. Но твои хозяева, Эмансипор Риз...
- Манси сойдет. Зови меня Манси.
- Лучше. На несколько Худом клятых слогов лучше. Манси. Они заклинатели?
Он кивнул.
- Идут к крепости в одиночку. Они глупые?
Эмансипор воздел дрожащий палец. - Ах, какой интересный вопрос. Я о том, что есть степени глупости, ясно? Видела, как баран лупит тупой башкой о камень? Почему о камень? Потому что рядом нет другого барана. Ваш Выбейзуб там, наверху, стоит на скалах - причем один-одинешенек.
Она вгляделась в него и не спеша кивнула. - Да, с тех пор как бросил в темницу брата.
Эмансипор беззаботно взмахнул рукой: - И там, наверху, они проверят, чья башка тупее.
- А что, если...
- Вот и увидим.
- Ты не въезжаешь, Манси. Тупая башка против тупой башки - это звучит хорошо. Люблю тупые башки. Думаешь, легко жить в страхе?
Старик уставился на нее, расплываясь в ухмылке. - Лучше умирать смеясь, Феловиль.
Она встала. - Давай поищем тебе еду повкуснее. Чтобы протрезвел. Нам с тобой есть о чем потолковать.
- Нам?
- Да. Потолкуем, перейдем к сделке, а от сделки к кое-чему еще, от чего все счастливыми бывают. Трезвей, Манси. Для тебя есть много девиц, они прямо тут.
- Очень мило, - сказал он, пытаясь свести глаза. - Но девицы заставляют меня чувствовать возраст.
- Еще лучше. Тогда ты получишь нас.
- Вас?
Она подняла титьки. - Нас.
В нескольких шагах Якль попятился, увидев, как Феловиль выпячивает перед моряком груди. - Но, - шепнул он себе, - если и есть способ хорошо провести время... - Он оглянулся на других посетителей, завсегдатаев всех до одного, и заподозрил, что сам стал завсегдатаем. Типа того. Удивиться можно, как вещи, которых ты желал при жизни, сами падают в карман после смерти.
Но ведь это ж типично, не так ли? Величию лучше всего подобает пепельно-серое лицо, затянутые мглой глаза и поза, не допускающая суетливости. Даже посредственность дотянется до величия, если просто умрет. Думая в эти дни об истории, он мог мысленно представить целый ряд великих мужей и жен, всяческих героев, и ни один не был жив. Нет, они стояли, сторожа великие мгновения минувшего, слепые к последствиям и наследиям своих деяний. В чем-то себялюбиво, но на хороший манер. Смерть - способ сказать миру... "Пошел ты на хрен. Насадите себя на собственный хрен, хренакнутые хрены! Пошли на хрен навеки и если не знаете, что такое вечный хрен - глядите на нас, хренолюбы, как мы вечно хреначим и ни хрена не дадим за вас. Просто хреначим и хреначим!"
Тут он подумал, не впал ли в струю гнева. Если подумать хорошенько, это бессмысленно. "Не лучше ли глотать обиды, а? Та веревка не сломала мне шею, а может сломала. Кто знает. Но убило меня удушье. Удушение, лицо синеет, язык высунулся, глаза выпучены. Вот такое удушение. Так что глотать больно.
Хрен, хочу ли я убить их всех? Хмм, трудный вопрос. Помозгуем-ка.
Ведь больше заняться нечем.
Но тот большой толстый, тащивший трупы. Это как-то тревожит. Особенно меня, который мертв, но не совсем.
Выбирая меж веревкой и парой громадных сисек, я знал бы, где задохнуться и сомневаюсь, что оказался бы одиноким в ученом мнении. Честно сомневаюсь. Спросите любого мужика. И бабу тоже. Все мы герои, почему бы не выйти вон?
Я стоял бы в их строю, в истории, с хренакнутой улыбкой на хреновом лице. Если бы не боль в горле. Ну за что?
Чтоб вас..."
Алый котоящер, смущаемый смутными видениями себя, ходящего на двух ногах и в одежде, пялился на две фигуры в койке. Одной он задолжал, той, что с мягким брюшком и мягкими штучками повыше, на которых любил лежать, когда она спала. А вторая, с шаловливыми руками и запахом похоти, что расходилась пряным, раздражающим усы облаком, ему совсем не нравилась.
Среди его воспоминаний были и более странные: как будто очень давно его было больше. Он был опасным, он мог сбиваться в стаю и хватать, и убивать людей, а те ревели, потом визжали и стонали, что хотят глаза обратно - а потом челюсти смыкались на глотках бедных дураков и вырывали кровавые ошметки, и тогда текла пена и кровь брызгала потоками, постепенно стихая и становясь струйками. Тот, кто был тогда им, жрал, все части его толстели, лениво выискивая лежки на день-другой.
Алому хотелось убить человека на койке.
Что бесило сильней всего, котоящер отлично понимал всё сказанное двуногими, но собственный клыкастый рот не мог говорить, из глотки вырывались лишь нечленораздельные фрр, хшш, прочие шипы, рычания и заунывный вой.
Лежа на платяном шкафу, Алый все еще молчал, не сводя немигающих глаз с горла мужчины. Тощий чешуйчатый хвост подергивался и мотался.
Мужчина с розовым горлом и шаловливыми ручонками продолжал болтать: - ...не подумав наперед, уж уверен. Ха-ха! Но трудно сказать, сколько нужно, Фемала.
- Ты всегда услышишь ее со ступеней, дурачок. Но мы ведь ничего такого не делаем?
- Я не должен быть тут. Она запретила.
- Когда буду жить в Элине, в городе, куда ты меня заберешь, никто не посмеет мне говорить, что делать в своей комнате. Я так хочу! Много - много мужчин, понял?
- Ну конечно, ты их получишь, милая, - отвечал мужчина с натянутой улыбкой (у Алого чешуя ощетинилась по всей спине), - но ведь ты можешь и не захотеть.
- Ты о чем?
- Тебе может хватить одного, вот о чем, любимая.
Фемала часто заморгала, карминовые губки раскрылись и Алому, как всегда, захотелось скользнуть в голову, что за ними, изучить пещеру рта. Естественно, его голова слишком для этого велика, но как хочется попробовать! - Одного? Но... никакая женщина не хочет всего одного! Сколько бы он ни платил! Где же эта... эта... разнообразность! Одного?! - Она захихикала и толкнула приятеля в плечо.
Подобные жесты до ужаса бесполезны с такими, вечно спрятанными когтями. Гораздо лучше, знал Алый, когда когти вылетают наружу, отделяя плечо от ребер. Для котоящера было очевидным: ей нужна защита получше, такая, какую может дать он. Алый медленно встал, подчеркнуто равнодушно выгнулся дугой.
Однако мужчина заметил и прищурился. - Твой проклятый кот снова готовится. Клянусь, Фемала, с собой мы его не увезем. Если нападет снова, я опять его побью. Как можно сильнее.
- Ох, ты жестокий! - заплакала Фемала, вскакивая и хватая Алого в объятия. С плеча котоящер посмотрел в глаза мужику и между ними проскочило что-то, заставившее обоих инстинктивно понять... Когда осядут чешуйки и клочья плоти, торжествовать будет лишь один. Один и лишь один овладеет мягкой тварью с большими глазами. Алый подобрался, обнажая клыки в широкой зевоте, показывая оружие. "Видал, мужик по имени Шмыглит?"
Демонстрация украла все краски с лица, мужчина торопливо отвернулся.
Она же качала Алого на руках. - Дитя мое, о дитя мое, все хорошо. Не дам большому человеку тебя обидеть. Обещаю.
- Он не может ехать с нами.
- Конечно, он поедет!
- Тогда лучше забудь о множестве мужчин в комнате, Фемала. Если не хочешь увидеть их исполосованными, разъяренными и готовыми забить вас обоих!
Остывая, она прижала Алого сильнее, держа круглую голову перед лицом - на расстоянии усов. - Ты привыкнешь к ним, верно, сладенький?