Возле здания штаба Щербинина поджидал Сарычев. Они дружески поздоровались.
— Ты чего так рано?
— По делу, Павел Игнатьевич. Позвонил, вас нет, решил встретиться.
— Слушаю.
— Павел Игнатьевич, есть ваше предписание провести разведывательный полет над закрытой площадкой, при этом определено, кто персонально должен лететь…
— Есть такое указание, — перебил Щербинин. — Список утвержден командиром части. И что?
— Нельзя ли внести изменения?
— Зачем?
— Хочу лично полетать.
— Степан Ильич, это исключено. И так пилоты сетуют на то, что командир эскадрильи за все берется сам, жалуются, дескать, не доверяешь им.
— Глупости говорят.
— С мнением людей надо считаться.
— И все-таки я прошу вас, Павел Игнатьевич, разрешите этот полет мне.
— Нет, лучше не проси! Приказание отдано, и отменить его может только генерал Костромин, — решительно заявил полковник.
Щербинин и Сарычев стояли у новенького штакетника, курили. Полковник — в запыленной полевой форме, а Сарычев — в блестящей парадной. Он все еще надеялся добиться разрешения, а Щербинин словно забыл, о чем шла речь.
— Ты чего так вырядился? — спросил Щербинин.
— Я всегда так одеваюсь. Рабочая форма у меня в кабинете. Павел Игнатьевич, разрешите, а? — упрашивал Сарычев.
— Ты о чем?
— Да все о разведывательном полете.
— Вопрос решен. Ну, пока!
Длинноногий полковник, шагая через две ступеньки, поднимался на второй этаж. Сарычев с недоумением смотрел ему вслед: первый раз видел начальника не в духе.
Огорченный отказом, Сарычев вернулся к себе, пригласил заместителя.
— Товарищ Корнеев, кто составлял список для разведывательного полета? — спросил Сарычев, хмуря брови и опуская взгляд.
— Команду дал полковник Щербинин, а составлял я: вы были в отъезде.
— А почему ты не включил в список себя и меня?
— Я рассудил так: у нас с вами летного времени в избытке, пусть молодежь испытает себя.
Сарычев с недоумением посмотрел на заместителя, должно быть, хотел что-то сказать, но воздержался.
Чем больше Сарычев задумывался над отказом, тем тревожнее становилось на душе. «Уж не перегнул ли я палку? — думал он. — Какая муха укусила Павла Игнатьевича? Никогда не перечил, и вдруг такой категорический отказ».
Едва он ступил через порог, Евдокия Никифоровна тут же заметила, что муж расстроен.
— Ты чего такой хмурый? — спросила она, когда Сарычев помыл руки и сел за стол.
— Что-то тревожно на душе.
— Степа, что с тобою? Давно вижу, что-то тебя мучает…
— Надоело все! Может, в запас уйти? Купим домик где-нибудь на берегу моря, будем доживать потихоньку.
— Да ты что, с ума спятил? В сорок два года на пенсию!
— А чего? Выслуга и летное время есть.
— Ты еще папаху должен получить. — Евдокия Никифоровна погладила его по волосам, как ребенка.
— Зачем она мне? В гроб ее не положишь.
— Хватит болтать! — рассердилась жена. — Поссорился с кем-то и распустил нюни.
Сарычев безнадежно махнул рукой и принялся за ужин. Он понимал, что его преступный контакт с Гроттом не кончится добром, и не раз подумывал: уйти на пенсию, затеряться, плюнуть на все и жить спокойно.
Как-то вечером, идя по поселку, я увидел машинистку штаба Зинаиду Петровну, выпорхнувшую из дома Сарычевых.
— Зиночка, добрый вечер! Откуда ты?
— От Сарычевых.
— Кто такие Сарычевы?
— Он командир авиаэскадрильи, а жена не работает.
— И давно ты знакома с ними?
— Давно. Евдокия Никифоровна — очень приветливая женщина, гостеприимная.
Зинаида Петровна пошла рядом.
— Скучаешь? — спросила она, тоже переходя на «ты».
— Скучаю, конечно, но с тобою всегда рад поболтать… А Сарычева как звать?
— Степан Ильич. Он сам-то не очень любезен, только когда выпьет, любит поговорить о Японии.
— О Японии? И чего же он рассказывает?
— О японцах, о храмах Токио… Сегодня рассказал интересную историю. В Японии Степан Ильич встретил одного русского старика, попавшего в плен к японцам в пятом году. Говорит, там его сажали в тюрьму, как русского шпиона, а у нас сына арестовывали, как японского шпиона. Забавная история, правда?
— Была бы забавной, если бы не была столь грустной… Наверное, японских вещей у них полно?
— Евдокия Никифоровна говорит, что они обеспечили себя и детей до конца жизни.
— Очевидно, японский радиоприемник у них, фотоаппарат? Я ведь увлекаюсь радиоделом и фотографией, — добавил я, чтобы как-то оправдать свой интерес.