Отец и мать жили в длинном деревянном бараке. Комната была большая, но никаких перегородок: тут тебе и кухня, и столовая, и спальня. Степан Ильич хорошо помнил ту комнату. Они в тот раз много разговаривали с отцом, который не мог смириться со своим новым положением.
«Помни, сынок, — внушал отец, — времена изменятся, страшная кара постигнет тех, кто разорил пахаря и сеятеля, лишил мужика радостей жизни на земле».
За окном тогда так же вот гремело и сверкало. Вековые деревья валились, как подкошенные; бушевал таежный пожар.
Нынешняя буря напомнила Сарычеву о встрече и тяжелом разговоре с отцом…
Каково же было наше удивление, когда мы получили из Центра сообщение, что за Ивана Ивановича Григорьева выдает себя помощник военного атташе США Гротт, а указанный нами абонементный ящик, на который Сарычев послал телеграмму, принадлежит американскому журналисту.
Осторожный в выводах Павлов так же, как и я, больше уже не сомневался в том, что Сарычев ищет связь со своим шефом.
В назначенный час Владимир Васильевич был в кабинете командира части генерал-лейтенанта Костромина. Небольшого роста, очень подвижный, генерал поднялся навстречу, энергично пожал Павлову руку, предложил сесть.
Павлов проинформировал командира части о состоянии режима и охраны на объекте, о наиболее характерных нарушениях, которые могут привести к утечке государственной тайны. Костромин сделал необходимые заметки для себя, чтобы принять надлежащие меры.
Вернувшись к себе, Владимир Васильевич сразу же пригласил меня.
— Ну как дела? — спросил он. — Как Сарычев?
Я рассказал о том, что в последнее время командир авиаэскадрильи ведет себя нервозно, рассеян. Даже рядовые пилоты замечают необычное его поведение, строят различные догадки на этот счет, острословят: «Наверное, изменил жене, а теперь мучает совесть».
Кроме того, сообщил интересную новость.
Однажды, прибираясь в квартире у Сарычевых, Зинаида Петровна обнаружила предмет, похожий на небольшой театральный бинокль, в кожаном футляре. Пользуясь тем, что жены Сарычева не было дома — она выходила в магазин, — Зинаида Петровна открыла футляр; в нем был миниатюрный фотоаппарат. Никаких других приспособлений для проявления или печатания фотоснимков она не обнаружила. Надо полагать, что Сарычев передает экспонированную пленку.
— Такой вариант возможен, — согласился Павлов. — Скорее всего, Сарычев фотографирует с самолета. Панорамные снимки — это опасно: они полностью раскроют назначение площадки. Нельзя допустить, чтобы такие снимки попали к врагу.
— Думаю, он попытается передать их в Москве, там и схватим, — сказал я.
Павлов рассмеялся, ему понравились моя решительность и задор.
— Ладно, поздно уже, пошли домой, подумаем. Мудрые люди говорят так: думай вечером, а делай поутру.
Чем больше сгущались подозрения вокруг Сарычева, тем меньше становился наш интерес к полковнику Домнину. Встречу с иностранцем, назвавшимся коммерсантом, не скрывает, по крайней мере, своему приятелю полковнику Щербинину рассказал о ней. Ничего настораживающего в поведении и действиях Домнина не отмечалось, его политические убеждения были вне сомнений. У нас возникла мысль побеседовать с полковником об обстоятельствах его встречи с помощником военного атташе; показать ему для опознания фотокарточку Гротта.
В середине июня приехал начальник Особого отдела округа, и Павлов доложил ему наши соображения. Генерал согласился с нами и изъявил желание лично участвовать в беседе с Домниным.
Домнин резким привычным движением распахнул дверь и вошел в кабинет.
— Разрешите? — спросил громким голосом, увидев генерала, смутился.
Владимир Васильевич невольно залюбовался Домниным. Такими представлялись ему кадровые офицеры старой русской армии. Округлая каштановая бородка с рыжеватым оттенком, очки в позолоченной оправе, густые, ровно подстриженные брови.
Весь облик Домнина, его безукоризненная военная выправка приковывали внимание, были броскими, будто нарочно рисовался, желая произвести впечатление на окружающих. Генерал вышел навстречу Домнину, пожал руку и пригласил сесть.
— Как идут дела, полковник? Как ваша диссертация? — спросил генерал, заранее ознакомившийся с личным делом Домнина.
— Нормально. Осенью буду защищаться… Слушаю вас, товарищ генерал, — сказал Домнин, понимая, что пригласили его не затем, чтобы узнать о диссертации.