– Я могла не видеть! Ничего не заметить! Все бы само собой случилось. И потом, необязательно же волна по реке пойдет.
Ирина говорила что-то совсем для Алены непонятное.
«Порченая!» – мелькнуло в голове у той. Так Ирину нередко называли за глаза еще в детстве, удивляясь странности и дикости ее нрава.
Ирина Семеновна села. Стали беседовать. Но разговор не клеился. Необычная гостья то замолкала, хмурилась, то вдруг задавала вопрос, а ответ не слушала. И как-то странно она смотрела на склонявшееся к горизонту большое солнце.
– Ночь… Скоро ночь… – некстати сказала Ирина Семеновна.
Алена все больше и больше удивлялась:
– Не пойму я тебя, мать! Беда, что ль, какая стряслась?
– А ты не во всякую душу старайся заглянуть. Смотри, ненароком испужаешься!
Алена вздохнула и больше уже ничего не старалась выведать у Ирины.
Когда Михайло к ночи уходил один на рыбную ловлю, мачеха еще не вернулась в стан.
Глава одиннадцатая
МАЧЕХА СПАСЛА СЕБЯ ОТ ГРЕХА
Когда Ирина Семеновна возвратилась, Василий Дорофеевич встретил ее недовольный:
– Где же ты была?
– Дела обдумывала: как жить с тобой будем да поживать да добра наживать. На то время нужно.
– Добро-то я наживаю.
– Оно мне и досадно.
– И придумала что?
Ирина Семеновна бросила на мужа сумрачный взгляд:
– Придумала.
Она пошла к телегам, но, отойдя, бросила через плечо:
– У Алены была. Заговорились. Ну вот и задержалась. С детства ведь подруги мы. Есть что вспомнить.
Ночь Ирина Семеновна спала плохо. И как только развиднелось, она встала и пошла к реке.
За частым тальником, густо обсевшим речной берег, Двины видно не было. Быстро пройдя по вившейся среди кустов тропке, Ирина Семеновна вышла к тому месту, где берег обрывом падает к намытой рекой песчаной полосе. Она раздвинула в стороны сизые хлысты тальника. По серой еще воде Двину била частая подветренная волна.
– Ты что, мать, рано поднялась? – встретил жену только что проснувшийся Василий Дорофеевич. – Что на реку ни свет ни заря ходила?
– А искупаться – по прохладце.
– Будто ране поутру купаться не ходила.
– А вот теперь взяла да и пошла.
Ирина Семеновна вздела на перекладину чайник и медяник с кашей, запалила хворост и села у костра, неподвижно глядя на побежавшее густыми желтыми языками пламя.
– Вроде забота у тебя на сердце, Ирина. О чем думаешь?
– О чем? Да вот о том, как это человеку на этом грешном свете да без греха прожить. И стоит ли?
– Вдруг да без греха не до всего дойдешь? Так?
– Может, и так.
– А тебе все на высоту хочется?
– Плохо ли?
– Ну, станется, и придумываешь себе грех, который полегче?
– Не так уж чтобы…
– Малых грехов, от которых большая польза, не так уж много…
– И то…
Чайник зафыркал, поднял крышку, из носика в огонь побежала тоненькая водяная струйка. Через некоторое время поспела и каша.
– Без Михайлы, что ли, завтракать будем? – спросил Василий Дорофеевич.
– Без Михайлы? Как хочешь…
Уже и поели и попили, а Михайлы все не было.
– Припозднился где, – не без думы заметил Василий Дорофеевич. – Припозднился. Да.
– И раньше случалось.
– Пойти к реке поглядеть. – Накинув на плечи армяк, Василий Дорофеевич пошел к Двине.
Волна сильно брала в глубину, закипала лохматым пенным гребнем. К берегу гнали косые, во всю речную ширину валы; подкатив к лежалому береговому песку, они зло вертелись на нем туго скрученными громадными водяными столбами и зашипевшим краем бросали воду все дальше и дальше.
Василий Дорофеевич вгляделся в разбушевавшуюся реку. Лодки на волнах не видно. Еще раз хорошенько поглядел Василий Дорофеевич. Ничего. Покачав головой, он сел на вывороченный из земли лохматый от корней пень. За шумом воды он не расслышал, как подошла Ирина Семеновна.
– Что это тебя, Ирина, все к реке сегодня тянет? – спросил Василий Дорофеевич, когда, обернувшись, увидел стоявшую позади жену. – Двина-то вон! – кивнул он на разбушевавшуюся реку. – А лодчонка у Михайлы не ахти.
– Не впервой он на воде. Поймет, что, может, и переждать чуток надо.
– Отчаянная голова!
– Рассудит.
С севера черным густым валом шли тяжелые облака. Взвывший ветер пронесся над рекой, захлестал заметавшиеся кусты тальника и высоко в небо метнул сбитые листья. Он стал рвать с воды длинные тонкие струи, рассыпал их в воздухе, гнал водяную пыль. Как будто над водой летел густой мелкий дождь. Так зимой от ветра летит над землей снежная поземка.
С высоты падали на воду чайки, вскрикивали и в сильном воздушном течении взмывали вверх, косо под ветром раскинув острые, как два ножа, крылья. Река, казалось, хотела вырваться из душивших ее берегов.