— Так точно, получали.
— В таком случае почему же не приняли меры для поиска и уничтожения противника?
Контр-адмирал встал, подошел к Зайцеву вплотную и продолжал, глядя ему в глаза, повысив голос:
— Корабли гибнут, люди тонут, а вы вместо преследования и уничтожения подводной лодки пускаетесь наутек!
— Я не о себе думал. Я думал о полярниках на транспорте. Были бы лишние жертвы. Только и всего! — Выпалив это, Зайцев с обидой добавил: — Я оставил там все спасательные средства и сам многим рисковал, а вы меня в трусости обвиняете?!
— Трусость это или не трусость — выяснится позже, а пока есть указание свыше произвести расследование... Ваш помощник допущен к управлению кораблем?
— Допущен, — упавшим голосом произнес Зайцев.
— Передайте командование кораблем помощнику и возвращайтесь сюда. Вам будет приготовлена комната в штабе базы. Карту и вахтенный журнал я вручу прокурору.
Зайцеву стало понятно, что никакие слова больше не нужны. Он ничего не сможет ни доказать, ни кого бы то ни было убедить в том, что поступил правильно.
Получив разрешение, он вышел в приемную, схватил кожанку, набросил на плечи, толкнул ногой дверь и в следующую минуту оказался на улице. Шел по деревянным мосткам в гавань и повторял про себя: «трус», «прокурор», «расследование»... В сознании не укладывалось, что не к кому-то другому, а к нему, Зайцеву, обращены эти страшные слова. «Почему же я трус?.. Разве я испугался, бежал, бросив конвой на произвол судьбы?» Сдаваться не хотелось. Еще неизвестно, как повел бы себя там этот плешивый обвинитель. Сам бы по-дурацки погиб и погубил оба транспорта. А потом подняли бы звон на собраниях и в газетах, что он до конца держал флаг и не пожелал оставить тонущий корабль. Герой из героев! Ни за понюх табаку пустил бы на дно сотни человеческих жизней. Сидеть в жарко натопленном кабинете за письменным столом, читать и подписывать шифровки — это не то что сутками болтаться в море. На плечах погоны с адмиральской звездой, а сам забыл запах порохового дыма! Подумаешь, в гражданскую воевал, два десятка выстрелов за всю войну сделал, да и то чужими руками. Спасал, видите ли, корабли от немцев, когда тех и в помине не было! Поплавал бы на современных кораблях, по двое-трое суток уклонялся бы от преследования немецких подводных лодок, тогда бы знал цену адскому труду пахарей моря!
Вместе с этими мыслями Зайцев укреплялся в своей правоте и чувствовал, как нарастает протест против несправедливых обвинений.
У трапа его встретил вахтенный и скомандовал:
— Смирно-о-о!
«Не знает, что я больше не командир и, возможно, даже не офицер, а черт знает кто», — подумал Зайцев.
Не остановившись и не обратив внимания на матросов, толпившихся на палубе и с любопытством рассматривавших транспорт, он быстрыми шагами прошел в каюту и вызвал к себе Трофимова. Тот сразу догадался, что случилось неладное.
— Принимайте корабль, Павел Ефимович, — упавшим голосом сказал Зайцев. — Так-то...
— Как так? — удивился Трофимов, и усы его вздрогнули.
— Дослужился. В трусости обвиняют! Сулят крупные неприятности.
— За что же, товарищ командир?
— Говорят, бросил конвой, удрал с поля боя. Все смертные грехи навешал на мою шею почтенный командир базы.
Трофимов развел руками:
— Какая же тут трусость, если мы транспорт привели? Вон он, полюбуйтесь, — Трофимов кивнул на темный силуэт судна, стоявшего на рейде.
— Это мы с вами так считаем, а у командира базы особое мнение.
— Неужели вы не могли доказать?.. — начал было помощник, но Зайцев перебил его:
— Кому? Чем доказывать?
— Надо требовать расследования! — возмущался Трофимов.
— Будет расследование. А пока я отстранен. Приказано передать вам командование и возвращаться в штаб базы, там буду жить это время вроде как под арестом.