Командир базы задержал Максимова, должно быть собирался с ним поговорить отдельно. Раздался телефонный звонок. Назаров снял трубку, и лицо его приняло необыкновенно серьезное выражение.
— Да, сейчас буду! — бросил он, на ходу обращаясь к Максимову: — Меня вызывают к оперативному.
Вернулся он примерно через час и увидел: Максимов держится за виски.
— Что с вами?
— Голову разрывает на части.
— Я вызову сейчас начальника санслужбы. Назаров протянул руку к телефонной трубке. Максимов остановил его:
— Ничего, пройдет.
— Напрасно вы так думаете. Ранение в голову...
— Разрешите узнать, что у вас случилось, товарищ контр-адмирал? — стараясь бодриться, спросил Максимов.
— Наши предположения полностью подтвердились. Вот радио батареи мыса Желания. Немецкая подводная лодка всплыла и обстреливает мыс. К счастью, люди! живы-здоровы. Разнесло склад с продовольствием... Ответить не могут: нет снарядов... Командир батареи слезно просит выслать самолеты или корабли, найти и добить эту проклятую лодку и срочно забросить боеприпасы и продовольствие.
— Какая чертовщина! — с досадой произнес Максимов.
— А у меня пиковое положение, — командир базы развел руками. — В моем подчинении ни самолетов, ни кораблей... — И вдруг он сделал паузу. Максимов ощутил на себе его пристальный взгляд. — Слушайте, товарищ Максимов, а не можете ли вы что-нибудь предложить? — почти взмолился он.
— Я бы рад. Да ведь один тральщик поврежден, дизель сдвинулся с места, ремонт дней на пять-шесть, а там небось лед. Вот разве тральщик Зайцева.
— Зайцев отстранен от командования.
Максимов зажмурился то ли от этих слов, то ли от головной боли, помедлил и с трудом выдавил из себя:
— А может быть, не стоит этого делать? Назаров ухмыльнулся:
— Я слушал сегодня вашу речь и думал: человек родился адвокатом. Я понимаю вас, дорогой товарищ. Зайцев — ваш подчиненный, вы служили с ним до войны. Но разве можно в угоду старой дружбе приносить наши общие интересы?
— Вы ошибаетесь, товарищ контр-адмирал. Сильно ошибаетесь, — с горечью произнес Максимов. — Мы совсем не друзья. Больше того, мы чужие люди. Только хочется быть объективным. Наказать человека никогда не поздно. Придем в базу, доложим Военному совету. И там будет принято решение, а пока предлагаю вернуть его на корабль и поручить вот это самое задание.
Назаров несколько минут размышлял, откинулся на спинку кресла и курил, потом решительно поднялся и объявил:
— Ну что ж, быть по сему. Пошлем Зайцева. Пусть искупает свою вину. Но что с вами?
Максимов медленно оседал на пол. Контр-адмирал кинулся к телефону.
9
Зайцев появился неожиданно. Было это после отбоя, когда корабль, пирс и все окружающие постройки утонули в темноте, сквозь которую мерцал, раскачиваясь на гафеле, один-единственный синий огонек. Матрос, стоявший у трапа, кутался в густую овчину полушубка.
Зайцев вырвался из мрака и оказался возле самого трапа. Матрос увидел неясную фигуру в снегу и хотел было крикнуть: «Стой, кто идет?» Но не успел и рта раскрыть, как услышал знакомый голос;
— Смотри, как бы тебя не замело! Матрос пробормотал сквозь зубы:
— Не заметет. Привычны.
Зайцев шагал по палубе с чемоданом. На пути перед ним выросла фигура Трофимова.
— Здравия желаю, товарищ командир!
— Здравствуйте! — Зайцев, не останавливаясь, пошел дальше. Трофимов едва поспевал за ним.
У самой двери в каюту Трофимов смущенно спросил!
— Как у вас там, товарищ командир? Обошлось?
— Обошлось! — бросил Зайцев и перед самым носом Трофимова бесцеремонно захлопнул дверь.
В каюте Зайцев поставил чемодан, снял пальто и подошел к зеркалу. На нем тонким слоем лежала пыль, мыль была и на столе, я на чернильном приборе.
«Хозяин жив, а в доме мертвечиной пахнет, — подумал он. — Ушел на два дня, и уже забыли. Каюту не убирают, решили: конченый человек. Все в жизни так: пока ты на глазах прыгаешь и все у тебя в порядке, тебе и почести, и внимание, А случись беда, все разбегутся».
Он медленно снял галстук, разделся, а мысль, как ниточка, тянулась и тянулась в одном направлении: «Каждый, попав в мое положение, бывает одинок. Жизнь устроена так, что никто за тебя не заступится. Каждый боится пострадать, бежит, как от огня, делает вид: моя хата с краю, ничего не знаю. Это только слова, что все люди должны друг другу. Слова подлые и лицемерные. Никто себя не считает в долгу перед другими людьми, и никто друг друга не выручает. Еще отец говорил: «В мире действуют суровые законы...» А что такое Максимов? Не волк ли, прикинувшийся овечкой? Видите ли, ей защищает меня. Разыграл из себя благородного рыцаря. Надо быть круглым дураком, чтобы не понять его тактический маневр: вызволить из одной беды и послать на другую».