— Раздевайся, — Максимов указал глазами на вешалку.
Зайцев снял пальто, присел к столу, помедлил, не зная, как обращаться — на «ты» или на «вы».
— Пришел я в отдел кадров, меня спрашивают: «Хотите к Максимову на тральцы?» Я сказал: «Не возражаю». А вышел с назначением — червячок внутри точит. Вспомнил, как встретились в убежище, и думаю: «Пожалуй, опрометчиво поступил».
— Все от тебя зависит, — холодно сказал Максимов. — Если решил добросовестно служить, хорошо воевать, то какие могут быть опасения?
— Время покажет... — многозначительно заметил Зайцев и замялся. — Где семья, что с Анной?
Максимов отвернулся, посмотрел в иллюминатор.
— В начале войны в Харьков подались. Застряли у немцев. Где теперь — не знаю. — Он сжался, как будто от боли, и, не сразу придя в себя, спросил: — Ну а твоя жена где? Как Лидочка?
— Не спрашивай. Один как перст.
— Печально, — заметил Максимов. — Ну да ладно, это все в прошлом, давай о деле. Скажи, приходилось тебе когда-нибудь командовать кораблем?
Зайцев оживился:
— Перед Америкой три года на тральщике помощником трубил.
— Ну что же, в таком случае завтра принимай двести пятый. Служба нелегкая. Больше нас никто не плавает. Ходим в дозоры, высаживаем десанты, несем конвойную службу, — бесстрастным голосом перечислял Максимов, стараясь больше смотреть на карту. — Вон куда забираемся. До самого острова Медвежий. Конвои союзников встречаем и порожние транспорты обратно конвоируем...
Зайцев тоже смотрел на карту.
«Удивить решил, — неприязненно думал он. — Далеко ли до Медвежьего? Вот прошел бы, как я, с конвоем из Америки! Ему такое даже не снилось».
Но из деликатности спросил, делая ударение на «ты»:
— Так ты на тральщиках начинал войну?
— Нет, начинал на суше командиром батальона.
Зайцев усмехнулся:
— Ты же тактики сухопутной не знаешь!
— В этой обстановке ни с чем не считались, немец был в восемнадцати километрах от Мурманска. Наспех собрали батальон добровольцев и с марша в бой бросили. Немцев отбили. Ну и наших много полегло.
— Матросы, известное дело, народ отчаянный.
— Там были не одни матросы. Рабочие мурманских заводов, коммунисты, комсомольцы и даже уголовники из исправительно-трудовых лагерей. С финскими ножами в атаку шли.
Зайцев удивленно посмотрел на Максимова:
— Не понимаю, как вы решились, ведь все-таки они заключенные?
— Мы с ними обращались как с советскими людьми, и они в этой обстановке не могли оказаться подонками. Ни один из них не дезертировал, не продался немцам. Тех, что остались живы, потом в разведроту свели, и они до сих пор на Рыбачьем воюют. Много силы в нашем народе, и даже там, где мы не догадываемся.
— Верно! Только нас вокруг пальца обвели.
Максимов насторожился:
— Кто обвел?
— Немцы, конечно...
Максимов согласился:
— Да, внезапность сыграла свою подлую роль.
Зайцев прищурился:
— Откуда тебе приснилась внезапность? Запомни, разговор между нами. — Он оглянулся. — Никакой внезапности не было и в помине. Просто Гитлер нас околпачил.
— Ты откуда это знаешь?
— Из самых надежных источников. В Америке служил с нашим бывшим помощником военно-морского атташе в Германии. Рассказывал такое, что у меня волосы
. дыбом поднимались. Они еще весной сорок первого года сообщали в Москву: дескать, к нашей границе подтягиваются немецкие войска, и даже примерно называли дату вторжения. А им знаешь что отвечали? «Не поддавайтесь на провокацию!» Дурость, а не внезапность! — сердито проговорил Зайцев и принялся набивать трубку.
— Сейчас у нас нет времени на пересуды. Кончится война, тогда разберемся.
Зайцев деланно рассмеялся:
— Брось, кто будет разбираться? Победителей не судят! — И посмотрел на часы. — Пойду, пожалуй. Я неплохо устроился в общежитии.
— Зачем в общежитие? Можешь остаться у нас. Отдохнешь, а утром переселишься к себе на корабль.
Максимов позвонил на вахту и приказал приготовить свободную каюту.