— Все в порядке. Пошли! — Взяла Анну Дмитриевну под руку, и они направились к выходу. — Давайте я донесу ваши яблоки, — настаивала Вера. Она остановилась под фонарем и, пристально взглянув на Анну Дмитриевну, заметила бледность лица. — Что с вами? Вам плохо? — испуганно спросила она.
— Немного нездоровится. Не обращай внимания, со мной бывает: не выспишься — и голова побаливает...
— Тем более, давайте доведу вас до дому, отдохнете, и все как рукой снимет.
Вера попыталась насильно отобрать авоськи, нагруженные всякой снедью.
— Знаешь, Верочка, — неожиданно сказала Анна Дмитриевна. — Мне домой что-то не хочется. Я бы Танюшку повидала.
Вера обрадовалась.
— Ох как хорошо! Идемте, посидим, чайку выпьем... Они поднялись на второй этаж и открыли дверь. Таня бросилась им навстречу:
— Тетя Аня, скоро папа привезет мне большого-пребольшого медвежонка.
— А где твой папа?
— На Севере, в гостях у белых медвежат.
Таня показывала своих кукол, потом с трудом уложили ее спать.
...За окном выла вьюга, а в комнате было тепло, уютно. В полумраке сидели две женщины, такие разные по возрасту, внешности, характеру. Одна — седая, с усталым лицом, сдержанная, замкнутая. Другая — круглолицая, розовощекая, наивно-простодушная, с открытым доверчивым сердцем. Эти две женщины, совсем непохожие одна на другую, сейчас не чувствовали между собой разницы. И это понятно: они были связаны морем и одной судьбой.
Анну Дмитриевну слегка лихорадило, она попросила шерстяной платок, накинула на плечи и сидела на тахте, поджав под себя ноги, собравшись в комочек. Она не решалась заговорить первой. И только когда Вера приласкалась к ней, положив голову на плечо, не выдержала, мягко сказала:
— Ой, Верочка, сколько таких походов на моей памяти, и все обходилось хорошо. Уж такая дурная наша бабья натура. Муж в море, по горло в работе, ему некогда вспомнить о семье, а нам все страхи мерещатся, сидим на бережку и разными мыслями терзаемся.
— Вы думаете, ничего не случится?
— Ничего, — твердо сказала Анна Дмитриевна и погладила ее шелковистые волосы.
В сумраке Вера не могла видеть лица Анны Дмитриевны, но ощущала близость своей старшей подруги и верила ей больше, чем себе самой.
20
— Тооо...варищ лейтенант... Тоо...варищ лейтенант... Тооо...варищ...
Человек шел сквозь пургу, припадая на ушибленную ногу. Снег слепил, забивался внутрь мехового капюшона. Он брел, тяжело передвигая ноги, останавливаясь, поворачивался то в одну, то в другую сторону и, натужив горло, по-прежнему звал:
— Тооо...варищ лейтенант...
Еще час назад он был не один, а вместе с друзьями, видел огненную шапку, вспыхнувшую над кораблем, и металлическую сигару, что вынырнула из пламени и несколько секунд почти неподвижно висела в воздухе, прежде чем устремиться ввысь. Запомнилась фигура лейтенанта Кормушенко, он в этот момент прильнул глазом к видоискателю кинокамеры.
«Было это или нет? — думал сейчас Пчелка, не выпуская из рук бура. — И как все быстро произошло!»
Одно знал: вины его тут нет и быть не может. Едва ракета скрылась в небе, он, не дожидаясь товарищей, осмотрел участок: лед блестел, как на катке, и трещин не было заметно. На глаз наметил четыре точки, в которых надо сделать лунки, и начал сверлить первый шурф. Сколько раз практиковались там, дома! Наверное, десятка три лунок высверлил вот этим же самым буром. И метеостанцию не раз собирали и устанавливали, как бы всерьез и надолго. Все получалось хорошо. А тут паковый лед не поддавался. Сверлящее приспособление с острым, как у стекла, изломом отскакивало. Кормушенко и Голубев уже шли к нему. Их разделяло сто пятьдесят — двести метров. Лейтенант тащил одни сани, Голубев — другие. И вдруг все скрылось в снежной пелене.
Пчелка оказался один среди ледяной пустыни.
Первые несколько минут он продолжал бурить, хотя не видел ни бура, ни шурфа. Снежные ядра бомбили лицо. И тут вдруг бур сорвался на ногу. Сразу Пчелка не ощутил боли, должно быть, спасла меховая прокладка унтов. Только выпрямившись в рост и сделав несколько шагов в сторону, он почувствовал, что правая нога вроде совсем чужая, одеревеневшая. Тут вовсе ослепило снегом, и он пошел, зная только одно: нужно найти своих.
Выбиваясь из последних сил, он звал Голубева и Кормушенко. Кричал, широко открывая рот, но вой ветра заглушал звук его голоса.