— Замечательные ребята. Знаете ли, товарищ адмирал, они готовы были на все, могли жизнь отдать не раздумывая...
Лицо Максимова, только что полное радости, сейчас нахмурилось и стало недовольным:
— Что значит готовы жизнь отдать? Подумайте сами... Разве можно так легко говорить об этом?! Жизнь надо ценить, дорожить ею, и не бросать слова на ветер-Геннадий покраснел и нерешительно возразил:
— Но ведь, товарищ адмирал, мы люди военные. Ко всему должны быть готовы.
— Правильно, готовы. Только жизнь дается один раз, и уж если нет другого выхода, то мы должны сделать этот последний шаг во имя чего-то, ради какой-то высокой цели, а не так просто, ухарски — за понюх табаку...
Оба смолкли, сидели в задумчивости. Чтобы разрядить напряженность, Геннадий перевел разговор на другую тему:
— Мичман Пчелка и с ушибленной ногой работал без устали. Есть же чудаки, болтают, будто мы все на один манер, какие-то стандартные...
— Чудаки? — Максимов с иронией посмотрел на него. — Вы глубоко ошибаетесь. Совсем не чудаки. Мещане! Новый тип мещан нашего времени. И кривляки, которые видят в наших людях чуть ли не роботов, стандартных автоматов... Мало за рубежом нас поносят, да и тут находятся мудрецы, этой песенке подтягивают... Видите ли, некоторые «свободные индивиды», «сильные и красивые личности». Встречали таких?
— Да, случалось.
«Не в бровь, а в глаз», — подумал Геннадий. И решил, что наступил самый удобный момент вызвать командующего на откровенность.
— Товарищ адмирал, извините, давно хотел вас спросить, да все как-то не решался. Вы вроде были чем-то не довольны мною?
— Не доволен? Ничуть. С чего вы взяли?
— Да так получалось, вы не раз проходили мимо, стараясь не смотреть в мою сторону...
— Ерунда! — не очень уверенно произнес Максимов. — Вы нелогичны, Геннадий. (Первый раз Максимов обращался к нему по имени.) Имей я что-нибудь против вас, вы никогда не получили бы такого ответственного задания. Могли ведь и другого офицера назначить. Желающих сколько угодно. А остановились на вас, и, поверьте, не случайно...
— Вы правы. А все-таки что-то было. Помните, у вас за завтраком...
На Максимова смотрели глаза, полные доверия, в нетерпеливом желании узнать всю правду.
— Как же, помню! Ну это, Геннадий, особая тема. У нас еще будет время, когда-нибудь поговорим. Во всяком случае, к вам у меня не было дурного чувства. И не будет! Запомните! — твердо проговорил Максимов и, чтобы больше к этому не возвращаться, взял Геннадия за плечо: — Идемте лучше в лазарет, узнаем самочувствие мичмана Дубовика.
Поднявшись, он открыл дверь каюты и пропустил Геннадия вперед.
* * *
...Лодка шла вдоль берега. Казалось, вершины сопок упираются в нависающие, будто налитые свинцом, тяжелые синевато-стальные облака.
Немногим больше двух недель пробыли в море, а ощущение такое, будто пронеслась целая вечность.
Максимов и Геннадий стояли рядом на мостике.
— «...И дым отечества нам сладок и приятен!» — с чувством произнес Максимов. — В другое время глаза бы не глядели на эти рыжие сопки, а сейчас они кажутся милыми друзьями. Эх, до чего же хорошо возвращаться домой.
— Как там мои Вера и Танюшка...
— Можете не сомневаться, полный порядок! Им даже не снилось, где вам пришлось побывать.
— Мне и самому не верится, товарищ адмирал.
— Ну, ваша жизнь вся впереди. Вы еще и не такое увидите...
Лодка входила в гавань. Открылась картина, при виде которой у моряков, находившихся на мостике, часто забились сердца.
Вдоль всего пирса чернели бескозырки и бушлаты выстроившихся матросов. Блестела медь оркестра.
Лодка еще не подошла к пирсу, а оркестр грянул знакомый марш. Все притихли в ожидании встречи...
22
...Курьерский поезд «Полярная стрела» прибывал в Ленинград около двенадцати ночи. Геннадий хотя известил телеграммой о своем приезде, но был убежден, что в такое позднее время его вряд ли встретят. И когда среди вокзальной суеты из мрака вырвалось женское лицо со знакомой родинкой на щеке, он обрадовался:
— Наташка! Ты?!
Едва успел обнять сестру, как тут же из темноты показалась знакомая фигура ее мужа Федора — рослого молодого человека, в меховой шапке картузом, модном элегантном пальто, с воротником шалью. Роговые очки и аккуратно подстриженные темные усы делали его намного старше своих двадцати восьми лет. Ловко подхватив чемодан, он взял Геннадия под руку, и все трое затерялись в потоке пассажиров, запрудивших перрон. Геннадий привык навещать родителей в Москве, на Арбате. Это были его родные места. Куда бы он ни уезжал, всегда тянуло в Москву. В голове не укладывалось, как это может родной дом быть не в Москве, а в каком-то другом городе. События развивались помимо его воли. Уйдя в отставку, отец заскучал, не мог найти себя и, быть может, поэтому, воспылав горячими родственными чувствами к дочери и внучке, решил переселиться в Ленинград, поближе к ним.