Первый раз Геннадий ехал на побывку по новому адресу. Перед глазами промелькнули просторные, залитые светом станции ленинградского метро и возник проспект — зеркальные витрины магазинов, огни неоновой рекламы, жилые дома с колоннами и барельефами, похожие больше на дворцы, чем на жилища.
Почти напротив станции «Автово» стоял особенно приметный дом-великан. К нему и направились трое. Втиснулись в кабину лифта, а через несколько минут Геннадий очутился в объятиях матери, Полины Григорьевны, маленькой, болезненно полной женщины, с короткими пепельными волосами и серыми ласковыми глазами. Тут же появился и сам Даниил Иосифович Кормушенко. Обняв Геннадия за плечи и чмокнув в щеку, он стоял перед ним худой, вытянувшийся, казавшийся выше, чем прежде, с гладко выбритой, точно полированной головой. Глаза сверкали молодо и гордо, а сам он имел довольно обветшалый вид: в темно-синей пижамной курточке, которую носил с незапамятных времен, шлепанцах на босу ногу.
— Приветствую боевого офицера! — воскликнул он.
— Чего нет, того нет, — заметил Геннадий, торопливо снимая шинель. — Пороха еще не нюхал. Стало быть, не боевой, а самый обыкновенный.
— И очень хорошо, Геночка, — мягко, сердечно проговорила Полина Григорьевна. — Не надо войны. Занимайтесь там чем угодно — играми, учениями... Только войны не надо.
Муж сердито посмотрел в ее сторону:
— У тебя, мать, пацифистские настроения. Наташа замахала на него руками:
— Папа, давай хоть сегодня без агитации. Лучше покажем Гене вашу новую квартиру.
И, проворно взяв брата за руку, повела его по комнатам. За ними, как на парадном шествии, следовали все остальные члены семейства.
— Видишь, Геночка, хорошо, свободнее, чем жили в Москве, — говорила Полина Григорьевна, стараясь не отставать от детей, переваливаясь с одной больной ноги на другую.
Геннадий смотрел на ее отекшее лицо, на уродливо полные ноги и думал: к чему хоромы, если нет здоровья?
— А вот и твой кабинет.
Они вошли в небольшую квадратную комнату с широким окном и балконом, с видом на проспект. Это была единственная комната, не загроможденная мебелью. В ней стояли письменный стол и диван-кровать. Геннадий обрадовался встрече со старым знакомым, с удовольствием подошел к обшарпанному, заляпанному чернильными пятнами столу и провел рукой по неровной доске.
— Ты посмотри сюда! Сколько подарков! — воскликнула Наташа, указав на сорочки с модными косыми углами воротничков и безразмерные носки в елочку, разложенные на диване, как на выставке.
Геннадий смотрел на все это с умиленной улыбкой:
— Мама, зачем военному человеку столько барахла?
— А я что говорил?! — горячо подхватил отец.
— Пригодится, — сказала Полина Григорьевна. — Мы старики, а у него вся жизнь впереди...
Даниил Иосифович, как тень, следовал за сыном, довольный тем, что его предсказания оправдались.
Теперь, при ярком свете, Геннадий с особым любопытством рассматривал живую, экспансивную сестру, с бесовским огоньком в глазах, ее свежее загорелое лицо, высокую модную прическу, стройную фигуру в черном джерсовом костюме. И под стать ей Федора — крепкого, холеного, в пестром свитере с оленями на груди...
Наконец все расселись за столом, выпили за приезд гостя, а потом отдали должное хозяевам дома. Молодые смеялись, шутили, и у Даниила Иосифовича развязался язык, он тоже включился в разговор, стараясь поддержать компанию.
— Читали сегодня про иностранных туристов? До какого безобразия доходят: статую из «Европейской» гостиницы украли. Гнать бы их всех грязным помелом. Летом хоть не выходи из дому, на каждом шагу их болтовня... Я давно говорил — не надо с ними якшаться. У нас одни интересы, у них — другие...