— Поместите его туда же, куда и Берри, — бросила королева с мстительной жестокостью. — Туда же бросьте и тело Руана.
Холод и промозглость заставляли раны, полученные при разгроме патруля, болеть всё сильнее и сильнее. Старый граф давно потерял сознание и лишь тихо стонал, вытянувшись на соломе, брошенной тюремщиками на пол темницы. Сам Томас граф Флиер довольствовался ледяным полом. Он старался глядеть в потолок, в противном случае взгляд натыкался на обезглавленное тело отца или на старика Берри, которого назвать могучим теперь язык не повернулся бы.
Каким-то образом Томасу всё же удалось задремать на холодном полу, взяла своё усталость после боя. Разбудил его лучик солнца, ударивший в глаза Скоро за ними придут, по традиции в Страндаре казнят ранним утром. И точно, дверь открылась без скрипа (за всем в Тор-Руане следили отлично), двое дюжих мейсенцев подняли графа Берри на ноги, пришедшего в себя от новой волны боли. Томас встал сам, без посторонней помощи, с гордым видом двинулся вслед за тюремщиками, хотя держаться на ногах было тяжеловато из-за ран и затёкшего от сидения на холодном полу тела.
Плаху поставили во внутреннем дворе Тор-Руана. Громадный палач в чёрном балахоне (никто не знал, что под ним скрывается угольно-чёрный готический доспех Рыцаря Смерти, которому особенно по нраву были казни, когда люди расставались с жизнью полностью осознавая этот скорбный факт) замер со странным мечом на плече. Отчего-то он внушал Томасу какой-то противоестественный страх и, главное, он совершенно не мог объяснить его причину. Первым на импровизированный эшафот взошёл поддерживаемый тюремщиками, относившимися к нему с удивительным уважением, граф Берри. Он буквально рухнул на колени перед плахой. Палач взмахнул чёрным мечом с багровой каймой клинка, голова Могучего старика скатилась к ногам королевы. Мальчишка нынешний кронпринц (и зачем только Елизавета притащила его сюда?) съёжился, попытался схватиться за подол материнского платья. Королева одёрнула его, бросила что-то резкое, он съёжился ещё сильнее.
Томас подошёл к плахе, опустился на колени, положил голову на залитый кровью пень. Боль!
То, что в стране царила паника, это значит ничего не сказать. Любого человека с мечом крестьяне воспринимали как угрозу и спешили спрятаться по домам. Мы ехали, лишь на несколько дней опережая армию Елизаветы, грабившую и сжигавшую всё на своём пути. Наёмники и фиарийцы, составлявшие большую часть её, вели себя в Страндаре как в завоёванной стране и королева, не слишком-то любившая мою родину, лишь потворствовала им в этом, а сын Аредина Эдмунд не смел противоречить ей ни в чём.
Нас с Алеком принимали за разведчиков армии её величества и мы не спешили разуверять крестьян в этом заблуждении. Нагльцев ненавидели, но боялись слишком сильно, в отличии от руанцев, которых люди, стараясь отличиться перед новой властью, вешали на всеобщее обозрение.
— Жалкие твари, — прошептал как-то Алек. — Скоты, а не люди.
Мы ехали по пустынной дороге и могли разговаривать вполне свободно, не опасаясь, что нас услышат. Тогда Алек только узнал о гибели отца и казни брата и графа Берри, обстоятельства последней нам во всех красках описал трактирщик, не скупясь на оскорбительные эпитеты в адрес Золотого льва и его сына.
— Такими их сделала война, — мрачно сказал я. — Жестокое время делает людей жестокими.
— Нет, — со злобой в голосе оборвал меня Алек, — это их природа. Им всё равно какая власть. Они будут славословить одних и проклинать других сегодня, а завтра проклинать тех, кого славословили, и славословить тех, кого проклинали. Только благородные люди способны управлять чернью и направлять страну. Остальные — скот, не более того.
Быстро же ты забыл Робина Гуда, боровшегося с властью и бандами распоясавшихся "покойников". Что же, пришла пора открыть тебе глаза на друга.
— Я, между прочим, тоже совсем не благородного происхождения, — как бы невзначай бросил я.
— То есть как? — не понял он. — Ты же сын графа Фарроу?
— Приёмный, — отрезал я. — Последний, третий, сын графа родился мёртвым и тот, чтобы не расстраивать и без того скорбную здоровьем супругу, взял вместо него совершенно нежеланного ребёнка кухарки, которая в свои четырнадцать успела переспать практически со всем Тор-Фарроу. Этот факт был тайной лишь для жены графа, которую я звал "мамой". Позже, когда она умерла, отец рассказал мне всё. Он оставил меня в замке, даже усыновил официально. Так что я не благороднее любого из встреченных нами крестьян.