От вражьего копья я уклонился, как учили в Гартанге, откинувшись в седле, насколько позволяла высокая задняя лука, и поворачивая корпус. Тяжёлое "жало" царапнуло по нагруднику моей кирасы, не причинив вреда. В ответ я ударил его владельца по ничем не защищённым рукам, он взвыл, хватаясь за обрубок правой, распоротой до кости левой. В спину его врезался ехавший следом, едва не вылетев из седла. Он-то и стал моей следующей жертвой. На сей раз я бил в плечо. Ошарашенный противник не сумел хоть что-либо предпринять и лишь удивлённо воззрился из-за забрала своего шлема на вставший торчком аванбрас, копья однако из рук не выпустил. Новый удар обрушился на его грудь. Алек, нанесший его, буквально прорубил кирасу, оставив на ней жутковатый след, похожий на рваную рану.
Головой крутить было некогда. Фиарийцы наседали. В первых рядах их рубился поразительно знакомый рыцарь в готическом доспехе и ведрообразном топхельме. Именно он помог нам с Алеком выбраться из деревни, когда мы собрались преследовать "покойников". И вот он мчится мне навстречу, размахивая странный мечом с клинком чёрного цвета, окантованным багровой полосой. Наши рыцари разлетались от него в разные стороны, настолько сильными были удары, обрушивающиеся на них. Навряд ли, я был его целью, просто он нёсся в одном направлении, прорываясь через наши ряды, он убивал ради самого убийства, таких у нас зовут Рыцарями Смерти, а в Эребре — берсерками. И тут на пути его встал Алек. Странный меч разрубил щит и наплечник моего друга, словно они были сделаны из бумаги, а не лучшей салентинской стали. Алек ударил в ответ, не думавшего об обороне врага, не обращая внимания на боль, но его клинок отскочил от доисходного топхельма. Я понял, что дело плохо и Алека пора выручать.
Я вонзил шпоры в бока коня, заставляя его одним прыжком преодолеть расстояние до схватившихся Генриха (я вспомнил, наконец, имя рыцаря) и Алека. Используя инерцию этого прыжка, я обрушил на топхельм свой меч, перехватив его обеими руками, щит давно превратился в плоский кусок мятого железа. Генрих покачнулся в седле, силушкой уж Господь меня не обделил, но и мои руки онемели — доспех у противника оказался прочнее чем я мог подумать. Тут же Алек ткнул его колющим в грудь — клинок лишь скользнул по кирасе, а опомнившийся Генрих изо всех сил рубанул его по шлему. Я вовремя успел подставить под удар свой меч и едва сумел удержать его, настолько силён оказался наш враг. Острая боль пронзила обе руки до самых плеч. Тем временем Алек ударил коня, заставляя подъехать вплотную к противнику и попытался ткнуть его в щель доспеха. Клинок не вошёл и на четверть дюйма, словно упершись в незримую и непреодолимую стену. Генрих глухо рассмеялся под топхельмом, но смех его оборвал удар шестопёра Орвика, обрушившийся на плоскую верхушку доисходного шлема. Звон пошёл гулять почти колокольный, что однако совершенно не смутило Генриха, он продолжал рубиться с нами как ни в чём не бывало — готический доспех принимал на себя все удары без какого-либо ущёрба для его владельца. Но и на помощь ему никто не спешил, слишком уж глубоко он забрался в наши ряды, фиарийцы с нагльцами подались к укреплённому лагерю, прикрывая отступающих мейсенцев.
И тут вновь запели горны, возвещая о наступлении второй чести сражения. В атаку пошли билефелецкие рейтары, загодя нанятые Орвиком на деньги престонских банкиров и ремесленных цехов, а также откупившихся сэров. Не одна Елизавета не брезговала наёмниками.
Могучие, почти все как на подбор вороные, кони неслись, сминая палатки, за которыми были укрыты до времени. Стальная волна врезалась во фланг противника, сминая мейсенцев, своих дальних родичей, билефельцы сшиблись с рыцарями. Мы же вышли из боя, предпочитая отдых той резне, что творилась в нескольких ярдах от нас. Наш противник, Генрих, также подался назад, отбиваясь от нас, он однако понимал, что против всех руанских рыцарей ему не продержаться и пары минут. Следом лихо развернул коня и, дав ему шпоры, умчался прочь, по широкой дуге огибая сражение билефельцев с нагльцами и фиарийцами. В лагерь он, похоже, не собирался. Умное решение в свете последовавших событий.
Когда битва почти вплотную приблизилась к частоколу, а салентинцы изготовились к залпу, из-за спин рейтар вылетели полдесятка лёгких конников в гусарских ментиках и доломанах режущих глаз алых и зелёных цветов. Это были наёмники из далёкого Вольного княжества Штирии, воинственного соседа Мейсена, оправдывавшие свою репутацию самого лихого народа в мире. Сейчас их кривые сабли, иначе карабеллы, покоились до поры в ножнах, а в руках они сжимали глиняные горшки на длинных ремнях, начиная раскручивать их, а за ними уже тянулся дымный след. Салентинцы не успели сориентироваться и дать залп по стремительно подлетевшим к частоколу гусарам. Горшки взвились в воздух и врезались в брёвна.