Он проснулся с ощущением радости, чувствуя себя необычно бодрым и крепким.
Ветлугин выжил. Но покушение на его жизнь не прошло бесследно. Раненая нога почти не сгибалась в колене. Теперь он мог передвигаться, только опираясь на палочку. О бегстве из котловины уже не приходилось думать. Ведь на пути к озеру, по словам Нырты, были опасные пороги, от гребца требовалась большая сноровка, чтобы провести плот между камнями, торчащими из воды. Мог ли сейчас решиться на это Ветлугин? Он вряд ли удержался бы на скользких бревнах.
Мало того, часть пути, возможно, пришлось бы идти пешком. По горам Бырранга с палочкой в руке?…
Но просчитались и враги Ветлугина — шаманка и ее достойный супруг. Вместо того чтоб устранить нежелательного конкурента, они еще прочнее привязали его к горам.
3
Тем важнее было наладить связь с внешним миром, сообщить в Российскую академию наук о сделанном открытии.
Итак, письма! Первый вопрос: на чем писать?
Это был даже не вопрос, а целая проблема. В тех условиях, в каких находился Петр Арианович, каждая мелочь перерастала в проблему.
Поразмыслив, он решил, что береста может заменить ему бумагу.
Ведь именно берестой за неимением бумаги пользовались в Древней Руси. Что-то он читал об этом, о каких-то знаменитых писаницах, древесных рукописных томах. В стране непроходимых дремучих лесов все делалось тогда из дерева: дома и обувь, посуда и книги.
Во всяком случае, береста, по-видимому, была достаточно прочным, долговечным материалом, если древние записи на ней сохранились до наших дней.
Ветлугин не любил откладывать дела в долгий ящик.
Тотчас же он отправился в лес и облюбовал толстую березу: диаметр ее достигал, наверное, двадцати сантиметров, если не больше. Потом, сторожко оглянувшись по сторонам, — не следит ли кто-нибудь за ним, — вытащил свой нож и с осторожностью, стараясь не повредить, отодрал от дерева длинный кусок коры. Внутренняя часть ее состояла из легко отделяемых друг от друга тонких и гладких полупрозрачных слоев красноватого цвета.
На вид неплохо! Попробуем что-нибудь написать!
За чернилами было недалеко ходить — только развести золу в воде. Ручка? Перья? Их можно смастерить из рыбьей кости.
Но вслед за тем возникла вторая, еще более трудная и сложная проблема: как пересылать письма?
Сначала географ решил применить способ кольцевания птиц.
Как ни странно, наиболее подходящей для этого птицей оказался гусь.
Летом охота на линных гусей превращается в облаву, сходную с поколкой. Загонщики окружают участок реки, где плавают гуси, и поднимают шум: ударяют по воде палками, стучат, кричат, а несколько человек спускают челны на воду и гонят гусей к берегу. Там их поджидают «дети солнца», выстроившиеся в две шеренги. Они пропускают всполошенное стадо мимо себя, как бы по узкому коридору, который, собственно говоря, является тупиком, так как упирается в изгородь. Гуси очутились в ловушке. Остается подхватывать их за ноги и скручивать шеи, что и проделывается охотниками очень быстро, с большим азартом и сноровкой.
Для Ветлугина не представляло особого труда поймать пяток или десяток гусей живьем.
После этого он превратился на некоторое время во владельца небольшой гусиной фермы. Он облюбовал маленькое озерцо в лесу, вдали от стойбища, и уединился там со своей добычей.
Полторы или две недели Петр Арианович старательно пас стадо, охраняя его от собак. (Сойтынэ приносила ему пищу из стойбища.)
«Детям солнца», которые не умеют приручать птицу, поведение чужеземца казалось чрезвычайно странным. В свободное время они прогуливались возле «гусиной фермы», отпуская по адресу ее владельца более или менее остроумные замечания. Некоторые зрители, особенно хорошо относившиеся к Ветлугину, объясняли ему, что гусей надо съесть. Вот так вот, взять камень или палку, бросить в гуся, убить и съесть! Глупо сидеть на бережку и, глотая слюнки, смотреть, как плавает по озеру такой отличный обед!
Но Ветлугин, улыбаясь, отрицательно качал головой.
Раза два прошелся мимо Якаги. Лицо его было озабоченно, нос, будто вынюхивая, поворачивался из стороны в сторону. Что тут творится? Какую новую затею придумал беспокойный чужеземец?
В каждом самом заурядном поступке Ветлугина «дети солнца» искали теперь скрытый, магический смысл.
Кто-то, глубокомысленно попыхивая трубочкой, заявил, что, по его мнению, это новое колдовство. С помощью нескольких пойманных живьем гусей чужеземец хочет заворожить всех гусей, которые прилетают на лето в горы Бырранга. Удастся ли колдовство — вот в чем вопрос!
Якага, нахмурясь, принял позу придирчивого и строгого экзаменатора: уж он-то понимал толк в этих делах!…
Битых полтора часа простоял муж шаманки подле Ветлугина, закинув руки за спину и сосредоточенно следя за тем, как чужеземец помахивает длинной хворостиной. Потом, так и не поняв ничего, обернулся к расположившимся на берегу соплеменникам, ждавшим его решения.
Вздор! Чепуха! Самая пустяковая, глупая затея! Чужеземцу не приманить к озеру ни одного нового гуся, хотя бы просидел тут сто лет и все время размахивал своей длинной палкой. Даже такой длинной палки мало для удачи колдовства. Нужен еще прирожденный дар, как у Хытындо. Вот кто умеет ладить с духами, не то что этот хвастунишка!
Якага еще раз пренебрежительно сплюнул и поспешил к стойбищу докладывать супруге, что тревожиться незачем, возня чужеземца с гусями — просто детская забава, которая даже на руку, так как выставляет его в смешном виде перед «детьми солнца».
А когда зеваки вслед за Якагой разошлись, Ветлугин приступил к самому главному: тщательно «закольцевал» своих гусей.
Настоящего металлического кольца в его распоряжении, понятно, не было. Вместо этого к ножке каждой пойманной птицы географ привязал маленькую берестяную трубочку с нацарапанными на ней буквами и туго-натуго обмотал, прикрутил сухожилиями.
Буквы были очень маленькими, но ведь и сама записка — четырехугольный клочок бересты — была совсем мала. На ней могло уместиться всего несколько слов. Поэтому Ветлугину приходилось быть лаконичным. Он сообщал лишь о сути открытия и указывал свое местонахождение: горы Бырранга на Таймыре, верховья горной реки, не показанной на карте, по-видимому впадающей в Таймырское озеро. Адресовались записки в Академию наук.
Прошло томительных полторы или две недели бессменного дежурства на уединенном лесном озерце, во время которого «закольцованные» питомцы Ветлугина всячески пытались сковырнуть клювом мешавшие им «бинты». Некоторым это удалось, но не всем — мешали сухожилия.
Наконец гуси отрастили себе новые перья. В один прекрасный день они снялись с воды и полетели, тяжело взмахивая белоснежными, новыми, с иголочки, крыльями, сначала совсем низко над лесным притихшим озерцом, потом все выше и выше.
Прерывистый гогот их, напоминавший лязг в дребезжание жести, прозвучал музыкой для ушей Ветлугина.
Все, что зависело от него, было сделано. Теперь дело за гусями.
Вскоре начался массовый отлет на юг казарок, гусей, куропаток — всей летующей на севере Таймырского полуострова птицы.
Где-то там, в этой пестрой крикливой кампании, находились и гуси, «закольцованные» Ветлугиным его крылатые посланцы. Они улетели на зиму в теплые широты…
Донесут весть из Таймыра или не донесут?…
Запрокинув голову, долгим взглядом провожал их человек, стоявший на берегу реки, не показанной на карте.
«Что ж, — думал он, — птицы, по существу, привели меня из океана на этот полуостров. Быть может, они и выведут меня отсюда?…»
4
Но к чему было самообольщаться? Заранее следовало готовить себя к худшему.
Петр Арианович отлично понимал все несовершенство «гусиной почты».
Во-первых, на крошечном клочке бересты умещалось слишком мало текста. Стоило стереться двум-трем словам, и смысл записки уже нельзя или трудно было бы понять.