Нас удивило, что незнакомец направил лодку на голос.
Не подплывая, однако, к берегу, он спокойно отозвался:
- Тихонько говори! Вроде объезда мы. Стражники велели объехать.
- Так ведь мы караулим...
- Не верят, видно.
- Сами бы тогда и караулили! Гоняют народ. Мне утром-то, поди, на работу, - сердито сказал голос с берега.
- Нам, думаешь, на полати?
- То и говорю - мытарят народ.
- Кто у тебя с правой-то руки стоит? - спросил незнакомец.
- Поторочин Андрюха, из Доменной улицы... Слыхал?
- Как не слыхал - в родне приходится. А с левой руки кто?
- К перевозу-то? Никого нету. На краю стою.
- Как - нету? Стражники говорили - везде поставлены.
- Слушай ты их больше! Говорю, нету. Кого там караулить? Между зимником и трактом тот сидит. Коли он брод знает, и то не уйти. По всему тракту до самой плотины люди нагнаны и стражники ездят. Не уйти мужику. Вы не слыхали чего?
- Нет, не слыхали. Ты потише говори - не велено нам.
- А ты испугался?
- Что поделаешь! У них палка, у нас затылок.
- То-то у тебя все как онемели! Ты сам-то хоть чей будешь?
- Не признал, видно?
- Не признал и есть.
- Подумай-ко... Делать-то все едино нечего.
- Скажись, кроме шуток.
- Не велено, говорю. Завтра все скажу.
- Шибко ты боязливый, гляжу.
- Да ты не сердись! Говорю, завтра узнаешь, а пока- помалкивать станем.
И незнакомец махнул нам рукой - гребите. Мы налегли на весла, и лодка пошла под самым берегом.
На паромной пристани никого не было. Против, на Перевозной горе, все еще горел костер. Когда подплыли ближе к заводу, незнакомец проговорил:
- Ну спасибо, ребятки, - выручили наполовину. Как дальше будем? Еще помогать станете или уж будет? Натерпелись страху-то?
- Пусть другой кто боится. Мы не струсили! - сказал Петька.
- Ты за себя говори, а не за всех.
- Так мы, поди-ка, заединщина, - поспешил я поддержать Петьку.
- Ты что скажешь, Медведко?;
- Ну-к, я - как Петьша с Егоршей.
- Тогда вот что, ребятки... Я вам покажу место, где меня искать. Только чтоб никому... Поняли? Мы стали уверять, что никому не скажем.
- Ни отцу, ни матери. Не то худо будет. Знаю ведь, в которой улице живете.
- Да что ты, дяденька, разве мы такие!
- Ну, мало ли... Славные будто ребятки, да не знаю ваших отцов. То и говорю так, а вы за обиду не считайте. Ну, а если выдадите, беда вам будет.
Когда мы стали уверять, что никому ни за что не скажем, раненый заговорил опять ласково:
- Ладно, ладно - верю. Слушайте вот, что вам скажу. Сейчас мы подплывем к просеке на Карандашеву гору. Тут еще рудник был. Знаете?
- Костяники там много по ямам бывает.
- Ну вот. Против этой просеки я и вылезу. Только не на берегу буду, а постараюсь на ночь переползти к покосной дорожке. Лес там мелкий, да густой. Вот там и буду вас ждать. А вы мне хлеба притащите да черепок какой под воду. Ладно?
Мы, конечно, согласились.
- А как меня искать будете?
- Придем туда, кричать станем, ты и отзовись.
- Вдруг не узнаю ваших голосов, тогда как?
- Тогда... тогда Егорша пусть свистнет. Он у нас первый по улице. Большие против него не могут. Так свистнет - сразу услышишь.
- Нет, ребятки, это не годится. Вы лучше так сделайте. Идите из Горянки по покосной дороге. Как дойдете до Карандашевой горы, до просеки этой, поворотите на нее да к пруду и ступайте - и все одну песенку пойте. Какую знаете?
- Ну, про железную дорогу:
Полотно, а не дорожка,
Конь не конь - сороконожка...
- Вот... Ее и пойте потихоньку, а я отзовусь. А если не отзовусь значит, меня тут нет.
- Ты где будешь? - спросил Петька.
- Как придется. Сам не знаю. А теперь приставать станем. Вон она, просека-то.
Высадившись на берег, раненый посоветовал:
- Вы, ребятки, так под берегом и плывите. У крайних улиц где-нибудь и высадитесь. Ваша-то которая?
- Пятая с этого конца.
- Тогда пораньше. А то, поди, ждут вас - заметят. Да лодку-то оттолкните! Ее за ночь к плотине и унесет. Вишь, в ту сторону ветерком потянуло. Не проболтайтесь смотрите!
Оставшись одни, мы долго сначала молчали. Лодка у нас завихлялась. Колюшка перебрался к рулевому веслу, и все это молчком.
Первым заговорил Петька:
- Гляди, ребята, чтоб ни-ни! Колотить дома будут - говори одно: ходили на Вершинки.
- Отлупят все равно.
- Ну-к, про это что говорить...
- Это уж так точно. Готовьсь, ребята! Только чтоб ни словечка про того-то! Да хлеба-то припасайте. Покормят, поди, нас... Отлупят сперва, потом кормить станут. Не зевай тогда! Ты, Егорша, у бабушки еще попроси. Скажи, не наелся. Она тебе еще отрежет, а ты - в карман.
Была глубокая ночь, но в домах кое-где видны были огни. Фабрика молчала - был летний перерыв. Только над домной взлетали столбы искр.
Чем ближе мы подплывали, тем страшней становилось. Вот и Вторая Глинка. Через одну улицу наша Каменушка.
- Правь, Кольша, к плотику. Высаживаться, видно, надо.
Мы высадились на плотик, уложили весла в лодку, повернули ее носом вглубь, оттолкнули от плотика, а сами по гибким доскам вышли на берег. Пройти еще шесть-семь домов до переулка, пересечь Первую Глинку - и мы дома... Никто, однако, не радовался. Каждый только пошарил в своем ведерке и рыбу покрупнее вытащил наверх.
- Ну-к, я говорил - заведет нас зеленая. Вот и завела!
- Чудак ты, Кольша! Человека из беды выручили, а ты материной трепки испугался.
- А что, если, ребята, это конный вор?
Сначала мы просто опешили от этого вопроса, потом принялись доказывать Кольше, что это он вовсе зря придумал, что конных воров народ ловит, а не стражники, револьверов у конных воров не бывает, а подпилок да веревка.
- Ну-к, я тоже думал - не вор, - успокоил нас Колюшка. - Это он сам, как мы вдвоем-то оставались, все про лошадей спрашивал. Я сказал, что у Жигана девять лошадей, а он говорит - это мне не надо, скажи про рабочих, у кого есть лошадь. Вот я и подумал, на что ему.
- Сказал про лошадей-то?
- Всех перебрал на нашей улице.
- А он что?
- Не знаю, говорит, этих людей.
- Ну, вот видишь! Он знакомого человека ищет и с лошадью. Перевезти его. Это уж так точно. А что, ребята, если Гриньше сказать? Он нашел бы лошадь,
- Выдумал! Тебе что говорили? Если скажешь - я с тобой не заединщик.