И внутри финская баня была сооружена в псевдо-латышском стиле. Балки, подсвечники и конечно же камин. Чтобы впечатление было полностью как в этнографическом музее, в большом помещении под крышей, на чердаке, стоял хорошо видный гроб, который в старину хозяева запасали для себя загодя, а зимой хранили в нем яблоки. Разумеется, в финской бане этот гроб служил весьма своеобразным и даже удачным декоративным элементом.
В большом помещении деловито и умело хозяйничал седой старичок банщик. Он вставлял в подсвечники новые свечи и был рад с кем-нибудь поговорить.
— Размяли ноги?
— Даже есть захотели, — подтвердил Юрис.
— С ума сошел! Шашлык жарить еще рано! Первым делом — мои похороны, и только потом шашлык, — Янка пока что не шел ни на какие гастрономические оргии.
— Баню тоже топить? Или так повеселитесь? — спросил банщик.
— А как же без баньки? Как я могу пойти в царство небесное немытый? — для Янки Коцыня, на то он и Янка Коцынь, всегда все было ясно. — Стало быть, так: ты всех встречаешь, я спрячусь наверху, когда начнете оплакивать мою гибель, я спущусь, мы все обрадуемся и начнем жарить шашлык. Э, нет! Лучше, если я буду лежать в гробу! У, потрясно!
Но банщику эта искрометная идея показалась не особенно оригинальной, он и не такое видывал.
— На той неделе одна компания играла тут в прятки, один спрятался в гробу, и его до утра не могли найти. Заснул.
— Вечным сном? — спросил Янка, уже взбираясь на чердак к гробу.
— Нет, проснулся все же, — банщику очень не понравилось, что гроб понадобился, вниз-то втроем тащить, а наверх ему одному, но урезонить Янку уже не было возможности.
— Только осторожней. Это будет номер высшего класса. Будет что вспомнить! — восторгу Янки не было предела. — Как на острове все были на меня злы! А за что? Вот я и хочу поглядеть, как они поплачут! И как потом засмеются от радости. Почему не доставить людям радость!
Юрис и банщик стали гадать, куда этот гроб поставить, Янка уже слез и продолжал командовать дальше:
— Ставьте на эти табуретки, ничего что скрипят, выдержат. Я легкий!
Поставили гроб на табуретки и поняли, что наконец-то это будет то еще танго, спятить можно, какое танго.
На двор въехал белоснежный «хорьх». Эдмунд за рулем. Рядом с ним Майя. Сзади Антония, Лина и Рихард. Все в черном, как положено на похоронах. У всех цветы и венки. Торжественные лица. Как принято на похоронах. Ни один еще не предчувствует, что предстоит танго, от которого спятить можно, неповторимое танго.
Янка уже устроился в гробу. Так попробовал и так.
— Табуретки скрипят, но я буду лежать спокойно, не дыша.
Банщик стоял у окна и глядел на приехавших.
— Вот такая же машина была у мужа любовницы директора завода Эренпрейса, у Паула Вышегор-Потрясайтиса. Когда я без работы был, он разрешил мне пыль с нее вытирать. На это я семью кормил.
— Еще старинным пологом накрой. Теперь ни одни похороны без таких пологов не бывают, — все не унимался Янка.
Юрис накрыл его, все было готово для никогда больше не повторимого танго, всем танго танго.
Янка лежал в гробу, аккуратно сложив руки на груди, и делал вид, что сладко спит. Тут он заметил, что вокруг руки у него намотан клубок лиловых лент, но было уже поздно, больше нельзя было шевелиться, так как дверь открылась.
Вошедшие медленно пригляделись и поняли, что Янка действительно мертв, и всем стало грустно. С почтением возложили ко гробу венки и отступили на несколько шагов.
— Я пошел баню топить. Заодно и помоетесь, — заявил банщик и исчез за дверкой, где была раздевалка и парилка. Это бесцеремонное поведение задело прибывших, и они стали перешептываться.
— Впервые вижу, чтобы похороны устраивались в финской бане. Интересно, — сказала Майя.
— Совсем как живой. Наверное, потому, что очень молод, — сказала Лина.
— Как бы то ни было, а покрывало в народном духе очень со вкусом. Я бы такое хотела, — сказала Антония.
У Рихарда был при себе фотоаппарат, и он несколько раз сверкнул вспышкой.
— Мы что, одни будем? — спросил Эдмунд.
— Ни одного родственника не вижу, — встревожилась Майя.
Перешептывались они еле слышно, чуть шевеля губами, все смотрели на Юриса, который стоял в головах и не знал, что ему делать.