Однако тут появилась наконец и Нора, и не одна, а с учителем пения, составлявшим вместе с директором и математиком мужской триумвират этой школы.
— Ты, наверное, заждался, — сразу же защебетала Нора. — Почему не посидел в тепле, хотя бы на кухне…
«Хотя бы» означало, что мне известно, где она прячет запасной ключ на случай, если мать или брат нагрянут к ней без предупреждения. Я, по ее словам, был третьим, кому была доверена тайна. Но я ею ни разу не воспользовался. По-моему, очень неудобно самому врываться в девичий мирок. Если бы еще к другой девчонке, но то была Нора…
Закоченел я основательно. Но и в комнате Норы было немногим теплее, чем снаружи.
— Дрова есть, только некогда напилить и наколоть, — как бы оправдываясь, объяснила она.
— Надо было сказать Саше. Вдвоем мы живо управились бы.
— Их только пару дней как привезли. Пока держался санный путь, выполняли нормы — вывозили бревна и дрова на станцию. Они там и сейчас гниют. Только когда лесозаготовки выполнены, остатки великодушно отдают школе и учителям.
Я насторожился. Это был первый случай, когда Нора позволила себе критиковать неурядицы, которые — в отдельных случаях, кое-где — имели место. До сих пор она все оправдывала и ругала нас с Сашей за то, что мы не отдаем себе отчета в послевоенных трудностях.
Я чуть было не напомнил Норе ее же собственные, только недавно сказанные слова о том, что комсомолец не должен хныкать. Но сдержался. Кому станет легче от такой пикировки?
— Погоди. — Нора метнулась из комнаты и вернулась с котелком тепловатой воды для чая; расстелила белую скатерку, сняла с полки две эмалированных кружки и маленькую баночку с медом.
— Боюсь, как бы ты не простудился. Голоден, наверное? Только у меня ничего нет. Угощайся!
И она поставила на стол мисочку простокваши и тарелку с холодными картошками в мундире.
— Поджарить не на чем, жира нет, — виновато объяснила она. — Да и все равно сейчас к плите не попасть. Все жарят и варят.
«Не умеет жить девчонка, — пренебрежительно усмехнулся я. — Вот тебе и деревенское молочко, сметана, яички. Нет, не умеет. Чтобы в деревне голодать! В городе, там еще можно остаться без жратвы, в магазинах мало что есть, да и за каждой ерундой надо выстоять в очереди, а на рынке ломят такие цены…»
Я развязал свой мешок, вытащил ковригу хлеба, ком творога. Сало и масло лежали слишком глубоко, и потом мне предстояло еще рассчитаться с городскими клиентами, иначе мало того, что ходка окажется зряшной, еще и схлопочешь по морде. Мой личный подарок Норе тоже находился в самой глубине рюкзака. Саша с матерью на сей раз слали Норе только привет — в случае, если увижусь.
Она с удовольствием поела хлеба, потом стала убирать со стола и хотела весь остаток спрятать на полку.
— Стой, стой, — остановил я ее, уже решив про себя, что отсюда подамся прямиком в город. — Если у тебя нет хлеба, поделимся по-божески. Меня дома тоже не хлебом-солью встречают.
Она удивилась:
— А разве мои ничего не прислали?
— На этот раз нет. Сейчас они, наверное, ждут чего-нибудь от тебя. Тут все же легче достать.
— Даром никто ничего не дает, — отрезала Нора. — А платят мне мало. Кто рад бы дать — у тех у самих ничего нет. А те, у кого есть, показывают фигу. Сходи, говорят, подои мою коровку, за работу, так и быть, получишь литр молока.