Антония сошла со сцены, разъяренная, как истая примадонна. Она сняла куклу котенка с руки, швырнула ее на ужасающего пса, пес в страхе рухнул, и, проходя мимо режиссера, продемонстрировала свой беспредельный талант, прошипев Пичиню в лицо:
— Шшшшшшшш!
Шип этот удался ей блистательно. Но режиссера и блистательное шипение не убедило, он не позвал Антонию обратно, чтобы она заменила ради мира и спокойствия мяуканье шипением.
Пичинь остался сидеть у своего пульта оскорбленный за искусство, которое он отстаивал.
Антония громко хлопнула дверью и, оставшись в вестибюле одна, расплакалась.
Опомнилась она, только услышав, что дверь вновь открывается, а это из зала вышел Юрис Страуме и остановился за спиною Антонии.
— Не бегай за мной, Пичинь, я уже давно знаю, что меня в этом храме искусств все считают фурией, только фурией, и никем больше. И все же я актриса. Хотя по твоей милости никогда не была ни Джульеттой, ни Жанной д’Арк, но тем не менее не забывай, что во мне все равно живет их возвышенная душа.
Вот теперь в голосе Антонии была не только беспомощность, но и полная отчаяния кротость, так что Юрис не осмелился произнести хотя бы слово, он просто испугался, что Антония оглянется и увидит его.
И она оглянулась и увидела Юриса. И этот миг беспомощности она в сотую долю секунды преобразила в миг ненависти.
— Что вам от меня нужно? Вы хотя бы человек действия, так ловко расправились на острове с этим гением анекдотов, что и не подкопаешься, а я вот с каким-то несчастным Пичинем не могу разделаться.
— В тот раз на острове я дал вам нож. Может быть, вы вспомните, где он остался, пока я танцевал с Линой? — Юрис спросил предельно конкретно, чтобы Антония ответила так же конкретно.
— В тот день Фатум был ужасно взволнован, и я не в состоянии была замечать какие-то там ножи, — сказала она поспешно, уходя по вестибюлю, и неожиданно исчезла за какой-то дверью.
У противоположной стены стоял молодой человек и изучал афиши, все никак не мог решиться, на какое представление ему идти.
Так же неожиданно, как и исчезла, Антония вновь появилась, но на сей раз с Фатумом на плече. Она увидела, что капитан яхты еще не ушел, поэтому остановилась рядом со своей фотографией. Вся стена была заполнена фотографиями актеров, и Антония на ней выглядела такой, как лет пятнадцать назад, когда она была молодая, красивая и мечтательная — чистая Джульетта и Жанна д’Арк.
— Будь Янка Коцынь жив, он непременно добился бы, чтобы вы еще сыграли Джульетту и Жанну д’Арк. В кукольном театре, наверное, главное голос, вашей фигуры никто не видит, только куклы, — Юрис подошел к Антонии, глядя на ее фотографию времен расцвета и думая, почему же не сбылось то, что она когда-то обещала своим лицом, глядя в фотоаппарат.
— Но его же больше нет. И хорошо, что нет. Тогда бы все надо мной смеялись. Старуха — и еще играет невинных девиц. Только для Фатума я все еще Джульетта и Жанна д’Арк. Он мне вместо сына, — Антония очень старалась выглядеть такой, как на фотографии, такой же смелой и такой же наивной, такой же уповающей и такой же повелевающей.
— А где ваш сын? — спросил Юрис вполне конкретно и тихо, так как сейчас эта мощная женщина выглядела весьма тихой, а он не хотел хотя бы малейшим повышением голоса задеть ее.
— Сын у меня был только до семи лет. Как пошел в школу, так сына больше не стало. С каждым годом мать ему была нужна все меньше и меньше. Я даже обрадовалась, что вы отбили эту капризную красотку, она бы совсем отняла у меня моего Рихарда. Рихард мне сегодня позвонил перед репетицией, — она ласкала Фатума, а Фатум ласкался к ней.
— Неужели? — спросил Юрис и вдруг почувствовал жалость, так как ему показалось, что примерно так же мягко и просто он мог бы разговаривать со своей матерью. Эта женщина определенно была очень хорошей матерью.
— Он мне с год не звонил на работу, а сегодня после всей этой истории с Янкой Коцынем позвонил из Министерства торговли. Из тридцать шестого кабинета. Назначен министром торговли, — она выглядела ужасно счастливой оттого, что сын позвонил ей перед репетицией.
Вдруг Фатум взъерошился, выгнул спину, глаза его засверкали, и он взвыл коротко и испуганно.
Антония заметила стоящего у афиши молодого человека со светлыми усиками и в темных очках.
— Кто это такой? Почему Фатум из-за него так взволновался? — Она указала пальцем на младшего лейтенанта, так как была уверена, что Фатума расстроил именно он.
— Впервые вижу, — ответил Юрис, хотя сразу узнал его.
— Фатум никогда не волнуется попусту. Это нехороший человек. Мне не нравится, что такие приходят в наш театр. Он, по-моему, может исчезнуть так же ловко и быстро, как и Янка Коцынь! — Ее мягкость в одну тысячную долю секунды преобразилась в ненависть, она уже ничего не могла больше выносить, поэтому немедленно оставила обоих молодых людей в пустом вестибюле, где они и застыли, раскрыв рот и изумленно взирая друг на друга.
— Она такая эмоциональная, у нее так неожиданно меняется настроение, что вполне возможно… Она могла что-нибудь сделать с Янкой Коцынем, — сказал Юрис Страуме.
Младший лейтенант снял свои большие темные очки, внимательно посмотрел на Юриса, подошел к кассе и купил один билет на премьеру. Купив билет, он вышел, не оглянувшись.
Юрис Страуме, убедившись, что он несомненно ушел, стал насвистывать танго. Он уже так привык к этому танго, что не удивился своему свисту, а свистел и свистел, так как не хотел, видимо, думать об Антонии и ее фотографии в вестибюле.
В Министерстве торговли, как и в каждом министерстве, сотрудники носились с очень важными бумагами и еще более важным выражением лица.
Важность миссии служащих подкреплял еще тот факт, что в министерстве шел ремонт. Повсюду были леса, на которых возились маляры, отбойными молотками взламывали пол, на лестницах ставили новые перила, и вся эта свистопляска ничуть не мешала сотрудникам здороваться, двигаться в определенном направлении с важными бумагами, глубокомысленно обсуждать актуальные торговые вопросы, активно жестикулируя, удачно критиковать недостатки и торопливо исчезать в своих кабинетах, чтобы посредством телефона и почты руководить многочисленными управлениями, базами, складами, комиссиями и даже магазинами, дабы трудящиеся могли беспрепятственно обеспечивать себя всем необходимым.
Юрис прошел через всю эту катавасию, где физический и умственный труд хотя и составляли кричащий контраст, но тем не менее не мешали один другому, нашел на третьем этаже тридцать шестой кабинет, на двери которого висела черная табличка, золотом оповещающая, что здесь можно обнаружить министра торговли.
Как в любой приемной министра, и здесь сидела секретарша. Она была элегантно причесана и сидела, сторожа с дюжину запыленных телефонов. Телефоны были запылены и даже заляпаны раствором, так как за спиной секретарши двое рабочих в данный момент вмазывали новую оконную раму. Повсюду был разбрызган раствор, но секретарша, как вечный символ долга и неотступности, недвижно и величественно сидела на своем важном посту.
— Здравствуйте, я хотел бы увидеть Рихарда Витыня. Лично, — покорно изложил свое желание Юрис.
— Идите прямо к министру, — внимательно оглядев посетителя, милостиво разрешила секретарша, и тут из-за двери кабинета министра послышались оглушительные выстрелы. Один. Второй. Третий.
— Идите, идите, это все время так, — подбодрила секретарша, и ее нельзя было не послушать, так как она привыкла мягко и решительно многое улаживать в этом министерстве.
Юрис послушно и быстро, как об этом говорилось в детективных романах и показывалось в бандитских фильмах, распахнул дверь.
В кабинете министра во весь рост стоял сын Антонии Рихард. На нем была ковбойского типа шляпа, черный халат, а в руках его пистолет, которым вгоняют в стену дюбели, чтобы крепить провода сигнализации. Пах! Пах! Пах!
— Добрый день! — начал смиренно Юрис, как положено в кабинете министра.