— Да. С Олитой. Перед самой войной поженились.
— А она где?
— Вернулась к своим родителям.
— Детей не было?
— Я же сказал, перед самой войной…
— Это всегда можно успеть.
— Ну вот, не успели! Тогда так не спешили.
— Сейчас медлить невыгодно. Налог за бездетность начинают высчитывать со дня регистрации.
— Я тебе напомню об этом, когда Угис приведет невестку с «приданым».
— Не пророчь! А это кто, на другой фотографии?
— Младший сын тети, Майгонис. Во время оккупации был схвачен и убит. Говорят, прятался, чтобы не взяли в «добровольцы».
— Когда вы здесь жили, он уже…
— Да, он тогда уже был на кладбище. Наверное, поэтому тетя буквально бредила возвращением Гедерта.
— Трагично.
— Что?
— Интересно. Мне как историку… Почему ты раньше ничего не рассказывал?
— Ты же не спрашивала. Даже на похороны дяди со мной не поехала.
— Ну, знаешь! Лицезреть чей-то труп…
— Свой-то вряд ли придется. Да и мало радости, по-моему.
— Ты посмотри, какие розы свежие, — Дагния сменила тему разговора. — Без центрального отопления — совсем другой процент влажности!
Мартынь не ответил. Цветы казались ему чем-то слишком незначительным, чтобы мужчине рассуждать о них, а про центральное отопление вообще не было смысла говорить: здесь его никогда не будет, так же как в городе никогда не вернутся к печам. Пусть женщина поахает в свое удовольствие. Он вышел на кухню умыться.
Хозяйка хутора открыла дверь коленом, потому что руки были заняты: в одной ведро с молоком, в другой — какой-то белый узелок.
Мартынь перекинул полотенце через плечо, подхватил узелок и положил на стол.
— В такую рань уже на ногах! — тетя вроде бы удивилась, но видно было, что она довольна родственником, который не валяется в постели до полудня, как это принято в городе.
— Кто рано встает, тому бог подает.
— Ну-ка, ну-ка… — бормотала Мирта. — Надо вымыть руки да посмотреть, что в этом узелке-то. Иду, гляжу, что-то белое лежит. Пощупала, вроде пирог, настоящий пирог… Давай-ка развяжем. Вишь и открытка приложена, цветы на ней какие красивые. На-ка, милый, прочти, что там, на другой-то стороне, написано. Я без очков уж не разберу.
Мартынь Тутер взял открытку. Почерк ясный, но рука не привычная к перу.
«Уважаемая соседушка, — прочел Мартынь. — Позволь в день твоего рождения приветствовать тебя словами поэта:
Доброго здоровья, радости и счастья в личной жизни желает семейство Веперисов».
— Вот, вот! Верная моя догадка, м-м-хм-хм-м, — закряхтела Мирта, потирая руки.
Мартынь улыбнулся, вспомнив, что так она всегда делала, когда бывала чем-нибудь очень довольна.
— Доброе утро! — Из комнаты вышла Дагния.
— Доброе, доброе! — приветливо откликнулась старушка. — Иди-ка погляди, какой пирог мне соседка Элга подарила. Сейчас разрежем или потом?
— Н-не знаю… — замялась Дагния, пытаясь угадать, какой ответ будет тетушке больше по душе.
— Тогда к вечеру оставим, — решила юбилярша. — Я нонче пару петушков зарежу, а вы, гуляючи, дойдите до дома на горушке, пригласите Веперисов на ужин. Сразу за лесом их дом-то, Мартынь небось помнит! Даумант, правда, тогда сопливый еще был, дружба-то не больно ладилась.
— М-м-хм-хм-м…
В день своего восьмидесятилетия Мирта сидела за праздничным столом и потихоньку покряхтывала от удовольствия, пока гости, встав, пели: «Здоровья и счастья, здоровья и счастья, здоро-о-вья!»
Мотив держал сосед Даумант, Мартынь громко, но не сказать, чтобы приятно, вторил, Элга тянула высоко, с дрожанием, особенно на «о-о-вья», а Дагния еле губами шевелила, видно, у бедняжки ни слуху, ни голосу.
Хозяйке хутора Леясблусас так и хотелось потереть руками, да нельзя, в правой рюмка с вином. Вот уж сколько лет свои дни рождения она проводила в одиночестве. А в прошлом году только перед сном, когда уж в постель ложилась, и вспомнила. Нет, не дело в себя зарываться, от людей отгораживаться. И хорошо сделала, что написала тогда Мартыню, — вот уж второй раз приехали. Теперь, слава богу, опять есть кого ждать. Сидишь все равно что в семье.
— Ну, тетя, за твое здоровье! — Мартынь склонился к ней, как бы собираясь поцеловать, но в последний момент уклонился.
— Будь здорова! — поднял свою рюмку Даумант и опорожнил ее одним духом.
— Счастья вам! — присоединилась Дагния.
Элга молча чокнулась с виновницей торжества.
— Кладите, милые, кладите на тарелки-то, — угощала Мирта. — Картошка остынет, и подлива холодная вкус потеряет.
— Если бы я знала, что тетя будет резать цыплят, привезла бы фольгу и восточные пряности. Цыплята, испеченные в фольге, — объедение, разворачиваешь — сочные, ароматные, — щебетала Дагния.
Соседка Элга повела головой, будто услышанное для нее вовсе не новость, а Мирта не удержалась.
— Это чего такое — фоль-га?
— Серебряная бумага, еще шоколад в нее завертывают, — пояснила Дагния.
— Нешто такой бумагой курицу обхватишь?
— Специально большие куски продают.
— По мне, так протуши ты курицу хорошенько, и — лучше бы надо, да некуда! — Мирта признавала только то, к чему привыкла.
Дагния не стала возражать. Глазами дала знак мужу, чтоб вновь наполнил рюмки. Сосед от вина отказался, показав пальцем на принесенную с собой бутылку водки, и, когда налили, выпил без дополнительного приглашения:
— Так и быть, на одной ноге долго не проскачешь!
— За счастье в личной жизни, как вы там, в открытке, написали!
Элге послышалась насмешка в голосе рижской гостьи. Чего это она? Даже на знатных юбилеях так говорят… Сколько раз по телевизору слышала!
— Спасибо вам, люди добрые и родственники дорогие! — Мирта высморкалась. Слезы у нее сперва скопились в солидных размеров носу, и уж потом промокли глаза. — Как бы я без вас, даже не знаю… Мартынь меня прокатил на славу, Даумант с Элгой помогли картошку убрать.
— Да чего там, соседка! — Даумант Веперис сделал жест рукой, как бы отводя похвалы.
— Выкопать да собрать-то я и сама бы сумела. Продержись погода, за неделю управилась бы. А вот мешки на телегу поднять, в яму засыпать — тут без помощника ну прямо хоть в поле урожай оставляй.
— А мне это что спичкой чиркнуть! Весной с посадкой подсобим, — пообещал Даумант. — Пригоню трактор, раз-два — готово. Элга с дочкой картошку в борозду покидают, Каспар и тот с десяток бросит. А ты будешь на краю поля стоять и любоваться.
— Каспар мал еще, — Мирта растянула в улыбке беззубый рот.
— Пусть привыкает. С весны уж пятый год пойдет.
— Крышу бы на доме обновить надо, — вставил Мартынь.
— Да стоит ли хлопотать-то. Сколько мне жить осталось… — Мирта вздохнула. — Разве что на хлеве да на каретном сарае. Лимузин целее будет. А мне ничего уж не надо.
— Не дело говорите, тетя, — пожурила Дагния. — Вы еще такая бодрая.
— Была, была. А в этом году, чую, уходит силушка. Не знаю, дождусь ли весны.
— Споемте-ка лучше, — предложила Элга. — Соседушка, какая тебе песня больше по сердцу?
— Спойте «Шумит зеленый лес», что ли. Старые песни я все люблю. Нонешние не признаю. Мотива в них нет, да еще как загрохочет посередке, будто сковородками дерутся. Голосов хороших не слышу. Певицы все хриплые какие-то, не то спились, не то от курева.
— А вот Нора Бумбиере и Лапченок мне нравятся… «Странное лето», «Зачем цветешь ты, яблоня лесная» и все такое… — вставила Элга.
— «Зачем цветешь ты, яблоня лесная…» — во всю силу завел Даумант.
Жена дернула его за рукав, шепотом напомнила, что другая песня была заказана. Муж замолчал мгновенно, как пластинка, с которой сняли иглу. «М-м-м», — помычал он в поисках верного тона и затянул «Шумит зеленый лес».