— Знаю, — сказала она еще раз. Так равнодушно, что Мартынь испугался больше, чем если бы были слезы и упреки. Надо бы подойти к жене, сесть рядом, обнять, все отрицать, и она поверила бы, думал Мартынь. И все же остался стоять, как плохой актер, который не знает, как сыграть данную сцену, и не может освободиться от своей связанности.
Еще одно доказательство, подумала Дагния. Ах, собственно, одно, два — что это меняет, ведь Мартынь сам признался, какие еще нужны доказательства?
— Я бы только хотела, чтобы ты назвал ее имя.
— Перестань! И вообще оставь меня в покое!
— Как и ты меня, не так ли?
— Перестань, прошу тебя!
— Я бы охотно сделала это! Но не могу. Мне нужно-решить: прогнать тебя или заставить просить прощения и потом принять обратно.
Его мужская гордость ощетинилась, как еж, и тысячью иголок самолюбия жалила грудь.
— А если я… если я уйду с поднятой головой?
— До каких пор задирать-то ее будешь? Скоро уж седая. И тогда ты этой красотке ни к чему.
Остолбенелый взгляд мужа даже развеселил Дагнию.
— Я не такая дура, какой ты меня считаешь. И ты? слава богу, не дурак, ясно, что не расплывшаяся Олита тебя привлекла. Зато стоит только куда уйти девчонке, исчезаешь и ты. И наоборот. Когда сегодня утром ты налетел на Угиса, хотел… унизить его, ты… ты сам выдал себя. И не пытайся оправдываться.
— Я и не пытаюсь.
— Он не пытается! А кто пять минут назад сказал…
— Что сказал?
— Ну… что… и вообще!
Почувствовав, что жена теряет самообладание, Мартынь воспользовался этим. В конце концов, когда-нибудь все равно пришлось бы объясниться, и если уж сама начала…
— …так давай выговоримся до конца. Нам придется развестись.
— Ах, вот куда уж зашло!
— Нет. Но мы хотим пожениться.
— Прекрасно! Девчонка недавно выучилась говорить «мама», а ей уже хочется замуж за женатого. И тебе не стыдно? Ведь в дочери годится…
— Пожалуйста, не кричи! Весь дом не должен слышать.
— Почему же? Пусть знают, какую шлюху вырастили! Глаза патлами прикрыла, нос в землю уткнула, можно подумать, скромнее никого и на свет не рождалось. А у нее, оказывается, вон какая хватка! «Моя Ласма на такое не пойдет»! — передразнила Дагния.
— Уймись! — крикнул Мартынь громче, чем хотелось бы. Чего доброго, в доме действительно начнут прислушиваться. Чтобы прекратить разговор, он вышел из комнаты.
И вот тут подступили слезы. Они катились по щекам, спина сотрясалась от рыданий. Кусая губы, она выплакивала свою обиду, унижение и бессильную злобу.
Виктор подъехал к самому порогу. Мирта выбралась из машины, поспешно протопала на кухню и принялась стряхивать с себя те несколько капель, что успели упасть с крыши ей на плечи. Навстречу вышла Олита.
— В самый дождь попали! Не промокла? Может, чаю вскипятить?
— Ни к чему сейчас огонь разводить. Обойдусь. Хлестало и правда сильно, и сверху, и с боков. Да лимузин хороший, внутрь ничего не попало. Вот гром нагнал страху. На голом шоссе под самый удар себя подставили.
— Не слыхала, чтобы в машину когда ударило.
— Про все не услышишь. Лучше поберечься.
— Конечно, мама! Я все-таки затоплю.
— Потом. Пойдем — ко мне, хочу тебе кой-чего показать!
В нос ударил смешанный запах камфары, нафталина, валерьянки, слежавшейся одежды и старой плоти. Олите захотелось распахнуть окно, но, зная пристрастие бывшей тещи к теплу, она решила потерпеть, недолгий ведь разговор будет, зато, похоже, важный, раз в свою комнату зазвала.
Хозяйка хутора Леясблусас что-то искала в своем ридикюле из настоящей свиной кожи и никак не могла найти, но, видно, была уверена, что искомое непременно должно там быть. Спасибо, Ян в свое время подарил такую объемистую сумку, туда все документы помещались. Да, документы у Мирты всегда были в полном порядке, она могла квитанциями доказать, что и налоги, и страховые взносы всегда платила исправно. — Ага, вот! — старая достала из сумки сложенный вдвое белый лист.
— С тех пор как сыночки погибли, я завсегда по дочке тосковала, — вздохнула она. — Вы с Ласмой такие ласковые, она все «бабушка» да «бабушка»… И раз Дагния меня Помиранцией… то подумала я… и сделала вот как… — Мирта протянула бумагу Олите.
— «Я, Леясблуса Мирта Карловна, в случае своей смерти завещаю Спреслинь Ласме Викторовне принадлежащую мне автомашину ВАЗ-2101 с государственным номером…» Мама! — обрадованная до испуга, бывшая невестка бросилась старой на шею.
— Ты все прочла? До конца дойди, тогда целоваться будем. А то как бы еще недовольной не осталась, — уклонялась Мирта от благодарностей.
Олита читала дальше.
— «…мне принадлежащий дом завещаю своему племяннику Тутеру Мартыню Екабовичу…»
Женщина подняла глаза от бумаги, Мирта прочла в них вопрос и, чувствуя себя как бы виноватой, принялась оправдываться.
— Все же он у меня единственный кровный родственник. Да и немало всего вложил сюда — и трудов, и деньги какие-никакие. Хучь у Дагнии ко мне сердце холодное, а от Мартыня ее отделять не след, пусть уж и им кой-чего достанется! У вас в Гулбене свежего воздуха хватает, вам тут все равно не жить… Сейчас-то небось из-за меня сюда наезжаете.
— Только из-за тебя! Больше-то нам сюда зачем! — поспешила заверить Олита. — Я ничего не говорю, твое добро — твоя воля. Машина — это ведь лучшее, что тут есть… самая большая ценность, я хотела сказать.
— М-м-хм-хм-м, — закряхтела Мирта, потирая руки. — Ласма выйдет замуж, свой водитель будет, вас с Виктором покатает.
— Если девочка попадет в институт, шесть лет учиться придется. Когда уж тут о замужестве думать!
— Так, так! Ни к чему смолоду детями обрастать. Жалко, не доживу я до той поры, когда свой доктор-то в доме будет.
— Это почему же, мама? Если захочешь, до ста лет проживешь. Главное, захотеть.
— Да ведь с этим хотением поди разберись. Оно и хочется, когда вы все тут. А как зима придет, ни начала ей, ни конца, уж и не хочется.
— Так, мама, только лягушки могут: зимой замереть, а весной опять прыгать как ни в чем не бывало, — смеясь, сказала Олита.
— Что мне до лягушек, — махнула рукой Мирта. — Ты читай до конца-то.
— «…вклад в сберегательной кассе, одежду, полотно, а также шесть новых одеял, двенадцать простыней, шесть наволочек и двенадцать полотенец (в употреблении не были), пряжу и шерсть, а также прялку завещаю Олите Спреслинь… Корову, овец и свинью завещаю Веперису Дауманту Вилисовичу. Кур и, если случится отел, теленка зарезать для устройства моих похорон». Зачем же свинью-то им? — в недоумении спросила Олита. — Она ведь тоже нужна для…
— Для похорон свинину купить придется. На животине, что к похоронам зарезана, покойник отправляется к праотцам. А свинья верещит. Я не хочу, — пояснила Мирта.
Бывшая невестка покачала головой, но ничего не сказала и протянула бумагу Мирте.
— Нет, это ты при себе держи, до поры до времени. У Ласмы еще ветер в голове, как бы не потеряла. А… этим ничего не говори! Не хочу вражды в доме.
Старая повернулась к бывшей невестке спиной и стала поправлять чулки.
Олита поняла, что прием в апартаментах хозяйки хутора окончен и дальнейшее пребывание здесь нежелательно. Выходя из комнаты, она слышала бормотание:
— Помиранция… Ишь ты! На тебе Помиранцию… холодное сердце. Совсем холодное.
— Я на реку, мам! После грома должно хорошо ловиться, — выпалил Угис, приоткрыв дверь в комнату родителей.
Привычное «да, да» или «иди, иди» в ответ не прозвучало. Нет, что ли, матери? Где же она? В кухне он тоже ее не заметил. Парень открыл дверь. Никого. Он повернулся было уходить, но из-за двери раздался слабый голос:
— Угис!
Он увидел мать, которая, съежившись, сидела на припечке. Нос красный, глаза опухли, пальцы теребят мокрый носовой платок.
— Что ты, мам? — Угис опустился на корточки, уперся подбородком в колени матери и заглянул ей в глаза. — Разрядка? Как там? — он показал пальцем на небо. — Не надо, мама, все ведь в порядке! Пожалуйста, прости, я больше так не буду, — он попытался развеселить мать этим детским обещанием.