Майор Григалис понял, что этот юнец все же не видел его вчера по телевизору, но легче от этого ему не стало, так как майор привык всех свидетелей делить на две группы. Одни хотят что-то скрыть от следователя, и вскорости же становится ясно, что именно они скрывают. Другие не скрывают ничего, но именно с ними всего труднее, поскольку рассказывается столько лишнего, что в груде рассказанного трудно найти что-то стоящее, какую-то нить, приводящую к раскрытию преступления.
— С Янисом Коцынем вы познакомились только в прошлое воскресенье? — спросил майор.
Юрис очень удивился, что Янка его не узнал, так как они ходили в одну школу. Янка, наверное, потому его не помнил, что учился классом выше, а старшеклассники никогда младших не помнят. Как-то в седьмом классе Янка даже спас его от тюрьмы. Это было так. Он влюбился в самую красивую девочку в классе, а классной руководительнице очень не понравилось, что в седьмом классе уже влюбляются. Она велела всему коллективу покритиковать их. А Юрис на эту критику ответил, что он такой человек — если уж влюбился, то по-настоящему, на всю жизнь, и не думает от своей любви отказываться, даже пообещал после окончания средней школы жениться. Все хохотали до упаду, а классная руководительница взялась за его девочку, и уже на следующий день девочка смеялась над Юрисом, как и все остальные. Ему было только четырнадцать лет, казалось, что весь мир рушится, поэтому он нашел на школьном дворе кирпич, раскрыл в коридоре окно над входом в школу и стал поджидать, когда появится гнусная классная руководительница. Но мимо проходил Янка Коцынь, он взял и высадил этим кирпичом стекло в окне. Потом у Янки Коцыня были большие неприятности, а Юрис так и остался неженатым.
Майор Григалис понял, что заносить в протокол этот странный любовный рассказ не стоит, поэтому вычерчивал на белой бумаге красивые кирпичики. Чем дольше он работал на этой должности, выслушивая людей, тем больше выслушивал много такого, что не стоило заносить в протокол. Иной раз ему казалось, что именно это нестоящее и есть самое существенное, именно это говорило о человеке куда больше, чем отпечатки пальцев или заключение авторитетной экспертизы.
— Этот нож у вас случайно не при себе? — майор Григалис отыскал фотографию, на которой Юрис Страуме был виден с ножом в руке.
— Нет.
— Где же он?
— Наверное, остался на яхте, — ответил Юрис и понял, что падает в пропасть, так как из-за всей этой чехарды, вызванной исчезновением Янки Коцыня, он совсем забыло своем ноже.
И вновь его постепенно и неотвратимо охватило танго. Проклятое танго, которому противиться не было сил, которое заглатывает его, как маленькую белую мышь. Не оставалось ничего иного, как чувствовать себя по возможности беспечальнее и раслабленнее в этом танго.
Юрис искал на своей яхте нож и не мог его найти.
Младший лейтенант, поглаживая маленькие светлые усики, ходил за ним следом. Его интересовало абсолютно все, но больше всего яхта как таковая.
— Наверное, дорогое удовольствие?
— Две машины стоит.
— И принадлежим вам? Личная?
— Нет, отца, — ответил Юрис, ему всегда было стыдно, что он не может прожить на свою жалкую библиотекарскую зарплату и отец все еще ему помогает. Он читает книги, занимается ожиданием чего-то значительного и существенного, он старается подбирать книги, где должно содержаться это значительное и существенное, а отец дает ему свою «Волгу», свою яхту, даже деньги, если они нужны, и он может беспрепятственно совершенствовать свой вкус, облагораживать идеалы. Книг ужасно много, они противоречат одна другой, высмеивают одна другую, даже ненавидят, подлаживаются, вызывают смятение. Все эти полные духовной борьбы книги и своя личная цель, которой он никогда не мог достигнуть, сменились пустотой, в которую сейчас свободно влилось танго, все затмив своей яркостью, так что пустота лишь чуть ощущалась. В этом танго и удобно было исчезнуть и даже не заметить, что ты уже исчез, и найти себя уже было невозможно.
Маленький буксирчик шустро тащил по реке огромную баржу с песком, и на эту будничную картину серьезно и с интересом посматривали Папаша-Тюлеша и майор Григалис. Оба сидели на скамеечке на берегу реки и поглядывали, как Юрис и младший лейтенант ищут на яхте нож. Папаша-Тюлеша, разумеется, кормил чаек. Они описывали вокруг них непонятные круги в непонятном танце, и неясно было, что заставляет их так кружить. Голод или же только удовольствие от полета.
— Это вы заполняли судовую роль? Кроме капитана, всех остальных вы видели впервые. Может быть, заметили какую-нибудь странность? Мелочь какую-нибудь? — майор Григалис уже забыл про документальный фильм о себе и вновь чувствовал себя человеком, профессионалом, который рано или поздно добьется ясности, какой бы она ни была.
— Мне уже давно надоело разбираться в людях. Вот птицы другое дело, — и Папаша-Тюлеша знай бросал чайкам хлеб, и чайки не давали хлебу падать в воду.
— А я вот люблю смотреть на рыбок в аквариуме. Часами могу на них смотреть. Глядишь-глядишь, а там что-нибудь и про людей придумаешь, — согласился с ним майор.
— А чего там думать. Такие же, как эти чайки. По внешности — красота одна, — Папаша-Тюлеша все бросал чайкам хлеб, а чайки описывали непонятные и непринужденно красивые круги.
— А где вы этот нож взяли?
— Больше никому ножей дарить не буду, — пообещал Папаша-Тюлеша, подобрал камень и бросил в тихую заводь яхт-клуба. Камень булькнул, и по воде от этой точки побежали быстрые круги.
— Почему так? — спросил майор.
— А вы поглядите на эти волны. Любое дело, плохое ли, хорошее, с чем-то связывается, круги образует. Как добро, так и зло жуть как расходятся. И от ножа этого ничего хорошего, — чрезвычайно серьезно сказал Папаша-Тюлеша.
— Но почему же именно этот нож? — не отступался майор.
— Старческая глупость. Когда я этот нож нашел, то на ручке была некрасивая и какая-то поганая девка. Я сразу рассердился. Как такое можно! Сам нашлифовал стекляшек и переделал эту девку в красавицу. Красивее всех этих птиц, вместе взятых. Показал Юрису, а Юрис сразу и упал на нее. А мне жалко, что ли! — Папаша-Тюлеша бросил еще камень в воду и стал глядеть, как во все стороны разбегаются быстрые и смятенные волны.
Майор подождал, не скажет ли чудаковатый старик еще что, но Папаша-Тюлеша был не из болтливых, без вопросов он с чужими не очень-то языком шевелил, только все смотрел на круги и что-то гудел про себя. Гудение это напоминало полное мистически странной загадки танго.
Большой Дом спорта был переполнен. Тут были и молодые, и старые, и мужчины, и женщины, и большие, и маленькие, и все как один были счастливы, все как один хлопали, самозабвенно глядя на то, что происходит внизу — на спортивной арене.
Но и спортивная площадка была заполнена зрителями, только посредине находилось длинное возвышение, на котором кружили манекенщицы, и самой божественной из этих чудесно одетых божественных существ была Лина.
Когда аплодисменты стихли, о себе заявило очень нежное и очень щекочущее нервы танго.
То самое танго Паула Вышегор-Потрясайтиса, которое насвистывал Янка Коцынь и которое танцевали Юрис с Линой, исполнял современный эстрадный ансамбль, волосатые парни извлекали его из гитар и швыряли через усилители в большой зал, чтобы все присутствующие совершенно забалдели от этой жажды несбыточного счастья и сладкого опьянения.