Лавина росла и множилась, словно в ней кипели и бушевали сердца погибших альпинистов.
Этот взрыв услышали на площадке немцы. Услышали, как вздрогнули горы, и только тогда увидели клубящийся поток, двигавшийся на них.
— Лавина-а!!! — закричал кто-то истошно, и егеря заметались по площадке.
Но было поздно.
Еще не накрыло площадку белое облако, еще не смешалось все в водовороте из льда, камней и снега, как с врагом было кончено. Широкий фронт тяжелой взрывной волны, шедший впереди лавины, смел фашистское укрепление.
Беженцы плакали. Обнимались. Женщины целовали детей. И светлели лица, и через силу улыбались раненые, и кто-то выстрелил в воздух из автомата.
Казалось, стало легче дышать.
И комиссар, увидев, как взметнулась кромка снежной шапки, и услышав гул, обернулся и закричал так, что на шее вздулись вены:
— Перевал свободен! По порядку! Быстрее!
Потом он подошел к командиру полка Федорцову, проговорил:
— Значит, надо так: первыми беженцы, потом — раненые…
— Да, да, — рассеянно кивал головой Федорцов и смотрел на вершину. — Где нас будут ждать альпинисты?
— За перевалом…
А лавина все росла, грохотала, сметая все на своем пути. Она уже вырвалась в зеленую долину, потемнела от земли и пыли, но росла и множилась…
Закрыв лицо руками, плакала на снегу Вера. Здесь было тихо, и грохот лавины уже не доносился наверх.
Вдруг из-за снежного склона выползла черная точка.
Вера открыла глаза и встала. Она даже не могла изумиться, настолько это было неожиданно и невероятно.
Черная точка на глазах росла, потом превратилась в странное существо, двигавшееся на четвереньках.
Существо неуклюже поднялось и пошло, прихрамывая, навстречу Вере.
Это был Спичкин. Живой, грязный и оборванный, с обожженным лицом и ободранными в кровь руками, и совершенно дурацкая, неуместная улыбка блуждала на израненном лице солдата.
Вера тихо застонала и обессилено повалилась в снег.
А Спичкин шел и с трудом шевелил черными, обожженными губами и пытался улыбаться:
— Ну что вы, Вера… Я ж говорил, что успею… А вы не верили. Баранов правильно сказал, я везучий… Долго жить буду…
Ноги не держали его, и он сел рядом с Верой, обнял ее за плечо. Она рыдала так, что Спичкин тоже не выдержал и заплакал тихо, по-мужски скупо. Это были очищающие слезы, слезы великой радости от сознания выполненного долга, от великого счастья, которое приходит к людям, совершившим вот такой подвиг.
А вокруг них и внизу плыли облака, плыли вершины гор, освещенные закатным солнцем. И небо было холодное и голубое.
1967 год
Часть третья
Рассказы о животных
Лев
Одесская киностудия стоит на Французском бульваре, в самом, пожалуй, милом уголке Одессы. Раскинулась на тридцати гектарах в чудесном парке над морем. Вековые платаны, акации, высоченные каштаны. Осенью все дорожки усыпаны шоколадными плодами, непременно нагнешься, поднимешь парочку, положишь в карман, и весь день рука натыкается на них и перекатывает в ладони, ощущая гладкость и упругость их кожи.
В такой вот вечерок теплой непоздней осенью сидим мы на опустевшей студии в каморке начальника гаража Вани Мунтяна. Играем в шахматы. Вдруг дверь с треском распахивается, и в комнату входит огромный лев.
Когда я рассказываю эту историю, собеседник в этом месте обязательно перебьет вопросом:
— Ну и сколько вы выпили к этому времени?
В том-то и дело, что ни капли.
Представляете картину! Тишина, вымершая киностудия, мы, по сути, одни, чуть отвлечены от действительности, поскольку находимся в мире шахмат, и тут царь зверей! Абсолютно настоящий, из живой плоти, с желтыми глазами и огромными клыками — лев.
Лев развернулся в тесном пространстве, кончиком тугого хвоста задел стол, на котором стояли шахматы, фигуры посыпались с доски, сердце мое спрыгнуло со своего места и покатилось куда-то вниз живота.
А через секунду в проеме двери показалась хитрая морда нашего дрессировщика Витьки. Собственно, дрессировщиком он не был, но очень хотел им быть. Подрабатывал на съемках с кошками, собаками, попугаями; где-то купил львенка, вырастил, воспитал его. Содержался царь зверей в высоком, из проволочной сетки, вольере на задворках киностудии.
Витька был парнишка хороший, немножко дурачок по-молодости, и шутки у него были дурацкие.