— Ну и правильно! — Надя.
А Таня проницательно сощурилась через плечо и сказала:
— Ты влюбилась.
— Как же иначе, — улыбнулась ей Катя.
— А ты отдай Митьку мне, — предложила Даша. — Я ему буду дивной женой.
— Бери, — согласилась Катя.
— Дуры, — сказала Таня.
— А что с квартирой? — спросила Надя.
— Разберемся, — успокоила Даша. — Свои люди.
— Я жрать хочу, — прошептал Митя, когда Кате пришлось войти и стать совсем близко от гроба, чтобы извлечь из серванта кувшин. — Кишки просто слиплись. Может, ты тут посидишь вместо меня, а я пока…
— Бог с тобой! Как это «вместо»?! — изумилась жена и, подумав, приказала: — Идем.
Они прошли мимо комнаты, где в ожидании, тихо переговариваясь, сидели и стояли люди, в большинстве — немолодые, дурно причесанные женщины в трикотажных кофтах.
Катя затолкнула мужа в ванную комнату, отвернула краны в ванне, чтобы шумело, и велела Мите ждать.
— Плакать пошел, — удовлетворенно покивали друг другу женщины.
Притворив дверь, Катя сунула мужу холодец на тарелке и хлеб.
— Вилку забыла! Я сейчас.
Она несла из кухни вилку для страдальца, но взгляд, случайно брошенный в сторону, заставил ее замереть на полушаге, полувдохе: положив руку на притолоку, кто-то стоял в дверях комнаты, и эта рука, эта желтая рука с пересохшей старческой кожей в коричневых пигментных пятнах была знакома до такого ужаса, что Катя отшатнулась, прислонилась к стене.
А видение скользнуло и исчезло.
Катя заглянула в комнату.
Женщины посмотрели на нее, дружно притихнув.
Она оглядела их с подозрением, как заговорщиков.
— Катенька, тебе помочь? — шепнула та, что сидела ближе, увидев вилку в Катиной руке, она хотела встать, но не встала, встретившись с безумным Катиным взглядом.
Когда Катя открыла дверь в ванную, Митя жадно ел, опустив лицо в тарелку, влипая в холодец носом и подбородком, подталкивая его хлебом в рот. Он поднял к жене счастливое, перемазанное лицо и улыбнулся.
Он проснулся Бог знает в котором часу — во всяком случае, было далеко за полдень — и не сразу сообразил, где же это он находится. Он лежал на даче, в той комнате, которую когда-то занимал его отец и которую позже мама, мечтавшая о научной карьере сынули, окрестила «Митенькин кабинет».
Жаркие охровые пятна вяло качались на стене в такт ветру. На соседней даче хохотали и звенели, кажется, ведрами. Жена энергично стучала на своем «Роботроне» за стеной. Митя лежал, тупо уставясь перед собой, обреченно просыпаясь и наполняясь чувством горя почти с наслаждением, до обморока. Никому не было до него никакого дела.
Так он подумал — «никому нет до меня никакого дела», и сердце защемило от жалости к самому себе.
Прежде, еще до женитьбы, по утрам заходила мама — будить, и Митя, если и не спал, то лукавил, делая вид, что спит, чтобы с нежностью ощутить на щеке сухое, мягкое прикосновение маминых губ. Так она будила его, когда он учился в школе, а потом — в институте, а потом — когда ходил на работу. Но с появлением Кати утренний обряд был отменен естественным образом. А теперь уж и вовсе никогда, никогда…
Митя свернулся под одеялом, напрасно надеясь улизнуть в сон, в прошлое, в исчезнувшую радость. Фигушки тебе! — стучала над ухом печатная машинка и не пускала.
Митя вдруг вспомнил, как, вырвавшись из шумной духоты поминального пира, он отыскал в маминой комнате семейный альбом с фотографиями, по преимуществу — любительскими, бесценными, и тогда же решил прихватить альбом с собой, чтобы здесь, в дачном покое тем материальнее, тем доказательнее восстановить в памяти прошлое. Взял ли он альбом? Сказал ли Кате, чтобы не забыла взять? Ах, да она же всегда все забывает.
Митя сел. Он торопливо зашарил ногами, ловя шлепанцы, одновременно натягивая халат, но запутался в вывернутом наизнанку рукаве, а шлепанец поймал только один и отшвырнул. Сердясь, он натянул носки и поднялся, кособочась в сраженье со строптивым рукавом халата.
Митя судорожно искал среди книг и журналов на столе, искал в гостиной в ворохе газет на столике перед камином, искал зачем-то на веранде и — не находил. И отчаивался. Казалось: нет в жизни ничего сейчас важнее — отыскать этот альбом. Митя метнулся в спальную.
— Что ты? — спросила Катя, прижавшись к спинке кресла, глядя, как муж переворачивает ее бумаги.
— Такой коричневый. С цветочками.
— С цветочками?
Руки его дрожали, как с перепоя.
— Что ли, ромашки там… или васильки… Альбом, — объяснил он, наконец. — Ну, альбом же. С фотографиями. Я же просил взять. Ты, конечно, забыла. И вот так всегда.