Сергей оглянулся и налетел на смеющийся Сонин взгляд.
— Сиди уж, — подруга легко и сердито ударила Соню по руке.
Они жевали бутерброды с колбасой, и Кате стало нехорошо от мясного запаха. Сразу вспомнился другой запах, тот, что стоял в сарае, — сырой, сладковатый запах тлена. И еще кое-какие подробности вспомнились, которые очень хотелось забыть. К самому горлу подкатило. Катя остановила машину.
— Что ты? — спросил Сергей.
Она только головой замотала, и, зажав ладонью рот, выскочила из машины.
— Укачало бедняжку, — посочувствовала Соня. — Вот ведь какая нежная. Свекровь угробить, мужа засобачить — это ничего, а в машине ука…
— Заткнись! — вскрикнула Светлана, локтем ткнув Соню.
Сергей повернулся к попутчицам.
— Ну-ка, иди помоги ей, — приказал он Светлане, глядя не на нее.
— Дура ненормальная, — сказала Светлана, послушно выбираясь из машины.
— Сама ты это слово, — парировала Соня.
Светлана пошла к Кате. И они там стояли вдвоем на траве.
Сергей развернулся на сиденье, рассматривал в упор юное, бойкое создание — от черных ажурных колготок до бронзовой челки над смеющимися глазами.
— Так чего ты там вякаешь? — с отчетливой угрозой спросил он.
— Правду, — сказала она, недоумевающе кругля глаза. — А что, нет, что ли?.. А вообще-то, если честно говорить, я кошечке твоей ох как завидую. У меня б ума не хватило так лихо мужика повязать. — Соня улыбалась ласково, насмешливо. — А ты теперь хорошо повязанный, с потрохами. — И, мгновенно согнав улыбку, она добавила печально, жалея Сергея: — Несчастливый ты. И не будет у тебя ничего.
Он аккуратно потрогал золотую сережку в ее ушке, полуспрятанном в гриве волос.
— Нравится? Хочешь, поносить дам?
— Ты у нас очень счастливая, — усмехнулся Сергей.
— Так я ж свободная, Сашенька… или как там тебя? Каждому — своя радость. У тебя ведь тоже своя радость: баба при тебе личным шофером. Сам-то что водить не выучился? Или она тебя за руль не пускает?
— Балаболка ты, — сказал Сергей беззлобно.
— А ты меня не слушай, — просто согласилась она.
Сергей положил руку на ее ажурное колено.
— Ты коленкой не ошибся? — поинтересовалась Соня.
— Да вроде нет, — он гладил ее ногу.
Тогда Соня, все улыбаясь, вонзила коготки свои сиреневые в натруженную руку наглеца.
Он руку отдернул. Посмотрел: хорошо вонзила, до крови.
— Звать тебя как, свободная?
— Да хоть как зови, милый! Я же все равно не отзовусь.
Женщины уже возвращались к машине.
— Найти тебя где? Ну, быстро!
— Ищи ветра в поле, — она смеялась и закончила вдруг жестко, сквозь зубы.
А дверцы уже открывались, женщины садились в машину.
Сергей отвернулся. На Катино посеревшее, осунувшееся лицо он не посмотрел, точно вовсе забыл о ней.
Остаток пути ехали молча.
— Огромнейшее вам спасибочко, — сказала Соня, прощально улыбаясь Кате. В сторону Сергея она не посмотрела.
Зато он проводил ее уязвленным, больным взглядом.
Он нашел ее очень скоро. Это уж само собой.
Соня трудилась на должности медицинской сестры в физиотерапевтическом кабинете пансионата «Красный сокол» или, скажем, «Вешние воды». Коротковатый синтетический халатик в обтяжечку, подсолнечные семечки в карманах, махонькая рыжая дырочка на подоле выше колена, прожженная сигаретой, смешливость, резкость, неопрятность для медицинского работника едва ли простительная.
Кушетки кабинета физиотерапии были жестки и узки.
— Вам спокойно! Мышцы бедер и ягодиц полностью расслаблены! — рычал за хилой стенкой неутомимый психотерапевт на беззащитных доверчивых пациентов.
В прошлом у Сони было детство, оскверненное родительским пьянством, был ранний гнусный опыт мужского внимания, было хамство и насилие как норма отношения меж людьми. Очень хотелось для себя иной жизни — с прохладным запахом чистого постельного белья, с тугим стуком теннисной ракетки о пушистый мячик, с одеждой не штопаной-перештопанной в пятый раз и в том же месте, и чтобы подбирать небрежным жестом мягкую полу шубы, садясь в автомобиль.
Сергею было понятно все это. Ах, как хорошо он понимал Соню, ах, как хорошо понимала его она, ах, как хорошо понимали они друг друга — ну, просто умереть и не встать: созданы друг для друга.
И разве не разумнее, не честнее разве прийти к Кате и эдак задушевно, доверительно, смело брякнуть с порога: прости, звезда моя, прощай, или ты сама не видишь, девочка моя оголтелая, мое вранье, твоя любовь, ключи на гвоздике в прихожей буду помнить всегда, набросать еще кой-какие подходящие слова, нечто успокоительное, истерико-смягчающее.