— И меня туда когда-то принимали. Я тоже лекарь. Сады лечу.
Катя опустила край полотенца на ночнике, убрала ладошку от глаз — из них брызнула на меня горестная, тоскливая насмешка.
— Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, хорошо.
— Я должен…
— Не надо терзаться. Это вредит долголетию… Неудачи мне ближе, чем удачи, поэтому я вас отлично понимаю, и ничего не надо говорить. Спокойной ночи, доктор… Я слышала, это ваша первая операция?
— Да.
— Поздравляю.
— С неудачей?
— Какая же это неудача, если я жива и даже улыбаюсь… Ведь не опасно же то, что произошло?
— Просто я вас помучил напрасно. В следующий приступ я этот мерзкий отросток обязательно найду. А может быть, что и не случится второго приступа. Такое тоже бывает.
— Ну видите! Я поздравляю вас с первой операцией, а удача, неудача — все это очень относительно… Приходите осенью в наш сад — я угощу вас лучшими яблоками России. Спокойной ночи…
Я разозлился: что это такое? почему меня все утешают, как свахи сверхнаивную девицу перед первой брачной ночью?!
К черту!
Яркая луна освещала собор. С ампутированными куполами, с резкими тенями, он казался похожим на мрачную скалу, которая нависла надо мной и грозилась вот-вот рухнуть на голову.
К черту!
Утром через окна больницы в нашу келью заглянуло солнышко и разбудило меня.
Я проснулся с отличным настроением.
Очень хотелось есть. Растолкал Симу и сказал ей об этом. Она сморщилась, страдальчески подвигала губами, носом и сказала:
— Я умираю от вчерашней пьянки. На шестнадцать частей раскалывается моя голова. Меня выворачивает наизнанку, а он еще есть хочет. Вот слон!.. Я больше никогда не прикоснусь к проклятой водке. Дура, дура!
В передней постучались.
Я по тревоге натянул брюки, накинул пиджак, пригладил патлы и открыл дверь.
Это пришел Поликарп Николаевич. Выбритый, напудренный, розовощекий, он излучал прямо юношескую свежесть, солнечную радость…
— У всех, конечно, шумят с похмелья головы, а я иду на базар; не надо ли вам чего-нибудь купить? — спросил он.
— Купить, купить… — простонала из той комнаты Сима. — Накормите моего усатого слона.
Мне показалось заманчивым прогуляться, и мы отправились с Поликарпом Николаевичем на базар вместе.
— Вы — как бюро добрых услуг, — сказал я.
Поликарп Николаевич не понял моей иронии и ответил:
— По стариковски, знаете, по-стариковски… Говорят, родители Симочкины живут в Ленинграде и довольно влиятельные люди. Почему же вы там не остались?
— Куда послали, туда и поехали.
— Ага, срок отработать. А потом, конечно, туда?
— Не знаю. Понравится — и после срока останемся, а нет — так досрочно сбежим.
— Я к тому говорю: если вы думаете насчет большой медицины, то, конечно, надо быть поближе к центрам, к научным учреждениям…
— Не знаю, так ли это… Я люблю хирургию, люблю работать. Вот и все. А будет из меня доктор наук или нет — не знаю, да и, в конце концов, это не главное. Посмотрим.
— Да, да, служить людям можно всюду. Да, да…
Днем мы работали. Ни шатко ни валко. А вечером собирались у Божедомовых. Смотрели телевизор, играли в картишки, ели уху из рыбы, пойманной мною. Кстати, на Поповой яме меня уже звали удачливым, потому что я больше всех ловил сазанов. Даже больше Жмота, который, как говорил Степан, за это время от зависти постарел на двадцать лет.
Иногда, если в медицинских журналах появлялось что-нибудь интересное, мы на наших вечерах у Божедомовых говорили о медицине и спорили. Старый Поликарп говорил, что медицина превратилась в постоялый двор для бездельников, карьеристов, шарлатанов и других любителей сладко пожить, поэтому он не читает «в основном пустопорожних журналов» и нам не советует портить глаза и тратить драгоценное время. Лучше в картишки переброситься или сходить в кино, посмотреть хорошую комедию. А раз хороших комедий и вообще хороших фильмов теперь очень мало, то лучше всего — выпить и попеть песни. Мы, разумеется, с ним не соглашались. Вот на этой почве у нас и случались иногда споры. Правда, спорили мы без особого жара, спокойненько.
Я, несмотря на скепсис Женихова, занялся теорией хирургии: листал институтские учебники, перечитывал старые журналы, внимательно следил за новыми.
Текла моя жизнь тихо, мирно, и все было бы хорошо, если бы…
Пришла однажды ко мне на прием старушка.
— Посмотри, товарищ доктор, чего у меня тут есть, — сказала она, — посмотри. Шею повернуть не могу. Жилы он из мине все вытянул, чирей этот… Лесничество-то на опушке, а воду носить от самой околицы… Денечка бы два дал лечебных… И устала я дюже. Отдохнуть бы малость. И ночью спать совсем не могу: как белка в колесе, на кровате-то. И так лягу, и так лягу: тянет он из мине жилы… Теперь бы уж и не работать, на завалинке посиживать. А кормиться как? Сыны на войне пропали, да справок каких-то там не хватило — и не дают пензию. Шею воротит — полы и вовсе мыть не могу. А как нагнусь — стреляет, так стреляет — ажник сердце замрет. И в голове кружение!.. А в конторе сегодня не метено. Не пришла бабка, скажут, не пришла. Ждут теперь, авось приду, подмету и водицы принесу…