Фурункул у старушки и в самом деле был страшный — всю шею разнесло. Даже удивительно, как она до сих пор терпела.
— Сейчас, бабушка, вскроем нарыв, и вам полегчает.
— Это зачем же резать-то, зачем? — взмолилась старуха. — Может, так как-нибудь: мазь хорошую выпишешь или припарку сделать… Не надо резать, милый.
— Не бойся, бабушка, не больно будет, — вмешалась Оля.
— Не надо резать, уж не надо. Мазь какую бы… И подороже можно, я куплю.
Вошел Сергей Сергеевич, понял, о чем идет речь, и сказал:
— Вы, бабуся, слушайте врача. Надо разрезать. Вам сразу полегчает.
— Да то, получшает… Знаю, как получшает, — слезливо запела старуха, — знаю уж. Катерину Лексеевну, агрономшу, чуть до смерти не зарезали…
Оля вспыхнула и отвернулась, будто ей дали пощечину, будто ей больно, а не мне.
Сергей Сергеевич рассердился и приказал:
— Раз не хочет вскрывать, освобождение от работы не давайте!
— Не давайте, не надо. Как-нибудь уж подмету, водицы принесу, а полы мыть повременю… Не надо резать, жить-то каждому хочется…
И еще был случай. Девушка пришла с панарицием — с костоедом, значит, — и прямо сказала:
— Давайте направление в областную поликлинику. Я вам не доверяю.
А мужчину с прободной, язвой даже не привозили к нам. На грузовой машине отправили в область. По дороге он скончался.
Сергей Сергеевич, как и обещал, написал статью о моей операции аппендицита, расхвалил меня за выдержку и прочее. Ее напечатали в областной газете. И все равно больные не хотели идти ко мне.
По совету Сергея Сергеевича я ничего Симе об этом не говорил, чтобы не расстраивать ее, и она жила в спокойном неведении. На работе у нее было все в порядке. С больными она умела разговаривать — есть у нее в характере мягкость, доброта, хорошая женская внимательность к людям, к их бедам. А этого вполне достаточно, чтобы больные уважали врача, верили в его способность исцелять, даже если он как врач и не очень хорош. Все называли Симу не иначе как по имени и отчеству, относились к ней с почтением, и она была довольна до крайности. Радовалась и, следовательно, поправлялась. Округлилась Сима, разрумянилась и в белом врачебном халатике, в шапочке была похожа на сдобный колобок.
Приходя вечером в нашу уютную квартирку, я съедал вкусный ужин, приготовленный Симой, смотрел на свою счастливую женушку, слушал ее рассказы о прошедшем дне, о ее больных и как-то успокаивался, соглашался с Сергеем Сергеевичем, что все пройдет, все перемелется, станет на свои места. Начинал верить и старому Поликарпу, что самое главное в жизни — не нервничать, а то ведь даже насморк, как он говорил, бывает от расстройства нервов, не говоря уже о гипертонии.
Возможно, все так и было бы: притерлось, обошлось, если бы не один случай.
Случай всегда и всему голова. Пусть незначительный, иногда и вовсе незаметный, но он всемогущ. Без него, наверно, и жизни на земле не было бы, а если б и была, то скучная, однообразная, как таблица умножения.
Вот какой случай, нарушивший сонный ритм моего бытия, произошел у нас в больнице.
Поздно вечером Божедомовы, Поликарп Николаевич и мы с Симой пили чай с хворостом.
В тот день с самого утра шел дождь, не по-летнему скучный и бесконечный. Настроение у всех было унылое. Мы лениво перебрасывались какими-то не смешными анекдотами, позевывали…
Особенно постным был Поликарп Николаевич. Без гитары он выглядел неприкаянным сиротой, а гитару в руки не брал, потому что был трезв.
— Если в воздухе витают божественные пары шпиритус вини, — сказал он, — моя подруга поет, а нет, так глохнет она и немеет, превращается в обыкновенный дырявый ящик.
И сидел наш старый Поликарп с чашечкой остывшего чаю у окна, вперившись в темень, словно пытая ее о чем-то, слушая ее неслышную мудрую речь.
Пришел дежурный фельдшер из «скорой помощи» и сказал, что привезли парня, которого в драке ударили ножом под сердце.