…Сима одетая спала на неразобранной постели. Я осторожно прикрыл за собой дверь, а она все равно услышала и проснулась. Розовая, с заспанными сощуренными глазами, призывно улыбалась мне.
— Пришел? Поздравляю с успехом, — по-детски вытянув губы, пропела она.
Я сел на кровать. Сима положила мне на колени голову и заворковала:
— Усатенький, полосатенький… знаешь, как я плакала?
— Почему?
— Сергей Сергеевич приходил и все рассказал: как ты вредничал и не слушался его… Не надо так, он желает нам добра. Он хороший.
Три дня и три ночи мы с Олей боролись за Яшину жизнь.
Славная она, Оля. Я посылал ее отдыхать, а она улыбалась, отрицательно качала головой и засыпала, сидя на стуле у Яшиной кровати.
Сегодня, как и три ночи назад, Яшу разбудило солнце. Теперь он не только улыбнулся, но и слабенько сказал:
— Доброе утро.
Мы с Олей до того обрадовались его голосу, что забыли о вежливости и не ответили ему.
— Доброе утро, — сказал он нам еще раз.
И мы ответили:
— Доброе утро. Очень доброе утро!
Вот и все. Яша вне опасности. Об этом уже знают все. Вчера в областной газете была напечатана статейка Сергея Сергеевича о моем успехе.
Сима расцеловала меня, когда прочла, и побежала целовать Сергея Сергеевича.
Я получил извинительное письмо от девушки, которая пришла с костоедом и отказалась от моей помощи.
…Улыбнулся Яша, поздоровался с нами. Мне надо было идти домой отсыпаться. Но я не сделал этого — очень захотелось пойти на рыбалку. А уж если говорить честно — хотелось увидеть Степана, услышать, что он теперь скажет.
И он сказал.
Но сначала о самом Степане.
— Не задалась, не заладилась у меня жизнь, как у Митрохи песня. Спеть хотел, да петуха такого пустил, так оконфузился, что смолк, — говорил о себе Степан.
У него в сарае — ящик с камнями. Серые, запыленные, обсиженные курами камни — тяжелые свидетели Степановой беды. С самого раннего детства собирал он их на Воргольских скалах, в Крыму, когда ездил в «Артек», на Кавказе…
Геологом хотел стать, хотел бродить по тайге, по горам, разгадывая древние тайны Земли. Это была его единственная мечта, как и у меня. Но мне, будущему хирургу, война оставила руки, а он остался без ноги. Четыре раза был ранен, три раза миловала его судьба, обороняла от пуль и осколков ноги, без которых геолог не геолог, а в четвертый…
— Потом, видать, осточертело ей, судьбе-то, — говорил Степан с горькой усмешкой, — махнула она на меня рукой: мол, вали как знаешь…
И конечно, выпутался бы Степан из беды, нашел что-нибудь не менее интересное, чем геология, но за первым тяжелым ударом на него обрушился еще один, еще… Погиб на войне отец, расстреляли фашисты мать, сестренку. Девчонка, которую любил, не дождалась его и вышла замуж.
— Вернулся я в пустой дом и завыл волком. Правду говорю — выл. Удавиться хотел. Да вот, выкрутился…
Позаросли травою, пообрушились окопы, оправились, набрали зрелую красу березы, пробитые в войну осколками. Солдатские сироты сами стали отцами и матерями, а Степан все еще «находился в состоянии войны, как та Германия». По ночам бредил атаками, командовал огнем своей батареи, зимой и летом жил в землянке, где по вечерам горела коптилка, сделанная из артиллерийской гильзы, в головах лежала солдатская фляжка.
Когда обострялась болезнь, Степан говорил рыбакам:
— Эк, проклятая мина, опять она меня… Пошел я, братцы, в госпиталь. Подремонтируюсь — и опять в строй.