— Подумаешь, дрянные футболистишки.
Но и этого никто не услышал. Тогда Шура опять подошла поближе к мальчишкам, сняла рукавички, присела на корточки, сжав колени, как это обычно делают взрослые девушки, и слепила снежок. В кого бы запустить? Ей очень хотелось в Сашку, но она была с ним не знакома и потому запустила в Тимку. Попала ему прямо в спину. Но он не обратил внимания, потому что Сашка как раз в эту минуту бил по воротам. Шура опять присела, налепила раскрасневшимися ручками кучу снежков и стала метать их во вратаря и «заворотных» игроков. Метала, как и все девчонки, из-за головы, но по-мальчишески резко и метко. Лишь некоторые из снежков пролетали мимо.
И странно: зная своих мальчишек, Шура думала, что они обрушатся на нее, а они только нетерпеливо посматривали на Тимку и Сашку, грозили ей кулаками. Тимка громко смеялся, когда она попадала в него, и кричал:
— Снегурка, перестань, а то изловлю и снегу за воротник насыплю.
Сашка же продолжал методично вбивать мячи в ворота, изображая из себя неуклюжего, сутулого мастера спорта, и совсем не смотрел на Шуру. Однако в его небрежных движениях появилась напряженность, нервная резкость. Это было заметно Шуре, и она радовалась, сама не зная чему. А то, что он не смотрел на нее, ее злило. Еще сильнее хотелось запустить в него снежком. Она долго не решалась: неприлично затрагивать незнакомого. Все-таки желание оказалось сильнее. Ее снежок полетел резче обычного, шлепнулся и рассыпался на груди у Сашки. Тот рассердился наконец и запустил в девчонку ком мокрого снега. В ту же секунду, как по команде, в Шуру полетело полдюжины снежков. Бросали все мальчишки. Она то легко увертывалась от ударов, то пряталась за иву. Ребята бросали еще и еще, а Снегурка громче смеялась, высовываясь из-за дерева.
Сашка разозлился на девчонку, которая так легко увертывалась и громко, дерзко смеялась над мальчишками. Он решил отомстить ей. Сделал покрепче снежок, приблизился на несколько шагов. Она демонстративно вышла из-за дерева, лукаво улыбаясь. Сашка прицелился и пустил… Шура подставила руку, снежок шлепнулся о ладошку. И прежде чем Сашка успел что-нибудь сообразить, Снегурка резко взметнула руку, и снежок расплющился у него на лбу.
Шура бросилась бежать. «Теперь наверняка попадет от мальчишек». Они и в самом деле кинулись за ней.
И странно, Сашка зычным голосом крикнул:
— Не трогать!
Шура ничего не понимала. Озадаченные мальчишки стояли у тополя, а Сашка уходил со двора, опустив голову. Шуре так жалко стало его, она так разозлилась на себя: ведь ей совсем не хотелось, чтобы он уходил. Догнать бы его, остановить… Ничего она этого не сделала, а зачем-то сломала веточку с набухшими почками, молча пошла домой и думала: почему ей вдруг стало грустно? Странно…
КРАПИВА
У моих ног в теплой предрассветной воде купалась луна, и когда я шевелил пальцами, она недовольно морщилась.
Кругом так тихо, что, казалось, было слышно, как шелестит в камышах туман.
Мимо меня прокатился, подпрыгивая, и бултыхнулся в воду комок глины. Поднял голову — высоко надо мной, в звездном небе, целовались двое. Мне стало грустно.
Почему? Мы ведь тоже сегодня целовались с Марией и над обрывом, и на середине реки, когда переплывали туда и обратно, целовались в уснувшем лесу. Мне бы от счастья быть похожим на крылатую птицу, но все испортила крапива.
Мы целовались с Марией, вспоминали, как робко и неуверенно рождалась наша любовь, мы мечтали… А мои руки и ноги жгла крапива. Мне казалось, что волдыри, которыми покрылась кожа, были налиты кипятком…
Обычно я умею справиться с собой и своим настроением и сейчас крапиву мог бы просто не замечать, если бы…
…Вздымая к раскаленному вечерней зарей небу комья земли и клубы пыли, рвались вдоль степной дороги бомбы. Рядом со мной, уткнувшись головой в какую-то ямку, лежал старшина и сопел. Он во время бомбежек не смотрит в небо, сопит и охает, будто в парной бане…
…Сегодня нам выпал очень трудный день.
Жарища стояла адская. На дороге пыль лежала пластом толщиной в ладонь. Роты, шедшие впереди нас, взбивали ее тяжелыми усталыми сапогами, и мы задыхались. Наши мокрые от пота гимнастерки зацементировались, волосы были похожи на какую-то железобетонную массу, а лица… Не было лиц, только глаза — воспаленные, усталые глаза и жаждущие губы.
С короткими редкими привалами мы прошли километров тридцать. Нас бомбили и расстреливали из пулеметов. Мы припадали к земле. Мы поднимались и шли дальше.