— Рыбки, говорицца, свеженькой принес…
Сима знала Степана только по моим рассказам, представляла, видно, совсем иным и теперь смотрела на него удивленно, с жалостью и некоторой брезгливостью.
Степан насторожился. Я прервал неловкое молчание:
— Давай-ка, Степа, рыбину… Вот сюда, суй в холодильник…
— Мальчики, — обратилась к нам Сима, — идите погуляйте, пока я оденусь.
Мы сидели со Степаном на скамейке, под кустом сирени с засохшими темно-желтыми цветами.
«Почему не срезали цветы? Зачем их оставили? Чтобы наводить на людей грусть? Но ведь сирень цветет на радость людям».
Бил в глаза яркий закат. Серебрилась, мерцала крошечными звездочками Степанова щетина.
— Чего же ты перестал на рыбалку ходить? Знаменитым стал после статейки? — спросил он, щурясь на закат.
Потом осмотрелся, нет ли кого поблизости, и сказал:
— А тебя там ждут.
— Кто?
— Да ведь ты знаешь… Не спрашивает она, а просто так… Придет, посмотрит на твое место и уйдет. Никому ничего не скажет. Раза три уж приходила… Рыбаки поговаривают, мол, скучает по хирургу девица.
Заныло у меня сердце, заныло, но я твердо сказал себе: нет!
— Сазан сейчас идет… Ух, какой сазан! И сом. Я вчера одного на двадцать восемь килограммов подхватил, — говорил он медленно, прислушиваясь к чему-то, выжидая.
— Нет! — громко сказал я.
— Что нет? — спросил Степан и удивленно уставился на меня.
— Извини, это я себе сказал.
— А-а…
И посмотрел на меня долгим, тоскующим взглядом. Вздохнул тяжело. Встал.
— Чего ты? — спросил я.
— Да так, про себя подумал.
Сорвал Степан сухую кисть сирени, размял ее шероховатыми ладонями, будто жерновами, сдул цветочную пыль на землю.
— Петя! Петр Захарович! — позвала из окна Сима. — Нам пора…
Вскоре наша небольшая компания двинулась к Дому культуры. Сима с Маргаритой впереди. Мы с Сергеем Сергеевичем и Поликарпом Николаевичем — сзади.
Старый Поликарп — в черном костюме, при бабочке. Как всегда, чисто выбрит, припудрен, а усы и бородка до того тщательно отделаны, что казались скульптурными. Со знакомыми он по-старинному, немного театрально раскланивался. Улыбался.
Сергей Сергеевич тоже в черном костюме, но при галстуке с маленьким узлом, с золотой брошью. Брюки узкие. Туфли — с длинными, острыми носами, на высоком каблуке. Знакомым он тоже мило улыбался, но кланялся солидней, чем Поликарп.
Наши женщины вели оживленный разговор, смеялись, но сдержанно, чтобы не выглядеть легкомысленными.
Несмотря на то что меня давил галстук, слишком туго затянутый, и утерялась запонка, я все-таки был пленен психозом благопристойности, добропорядочности и раскланивался со знакомыми соответственно масштабу моей областной славы.
В парке орали грачи.
На столах под эмалированными железинами, похожими на сомбреро, горели большие, слепящие лампы.
Мы шли по центральной аллее. Перед нами расступались.
Поликарп Николаевич надел пенсне, взял нас под руки и тихонько сказал:
— Честное слово, стоит учиться… так сказать, париться в институте, дышать миазмами больничных палат, чтобы вот так время от времени покрасоваться перед людьми, почувствовать свою власть над ними… Правду я сказал?
— Власть — тлен. Пекитесь о вечном, — ответил Женихову Сергей Сергеевич и спросил у меня: — Вы согласны?
Я не успел ответить.
— А что вечно? — спросил Поликарп Николаевич.
— Добро.
— Зло тоже вечно.
— И о нем следует заботиться. Искоренять.
— Если искорените, как добро познаете?
Сергей Сергеевич степенно засмеялся:
— Сдаюсь. Сдаемся, Петр Захарович?
— Да, — ответил я, — будем красоваться. В нашей жизни — это главное.
— А вы злой, дорогой Петенька, — сказал Поликарп Николаевич.
— Мужчины, — позвала нас Сима, — поторапливайтесь, а то опоздаем.
Мы прибавили шагу.
…Спектакль был очень хорошим.
Кати в клубе не было.
Усиленные притоки больных к врачам обусловливаются несколькими причинами.
Во время праздников много народу приходит с отравлениями алкоголем, после мордобоев и мотоциклетных аварий.
Весной идут за справками о нетрудоспособности. Это нужно, чтобы не ходить в колхоз на работу и чтобы не отрезали приусадебный участок, а осенью нужны те же справки, чтобы не ходить на уборку свеклы и кукурузы.
В остальное время в сельской местности больных у врачей бывает мало. Они или терпят свои не сильные боли, или лечатся домашними, дедовскими методами.