…Рыбалка была скучная. Рыбаки не сидели каждый у своих удочек, а собрались на обрыве и, наверно, рассказывали анекдоты.
Степан спал вниз лицом на разостланной у воды шинели. Он мог спать в любое время суток, в любых условиях: на солнцепеке, когда дышать от жары было нечем, ночью, когда неимоверно грызли комары. Ему все равно…
Если уж Степан спал — значит, точно, рыбалка пустая.
И только Жмот, как обычно, полулежал в своей лодке, пожевывая распаренную пшеницу, и не сводил глаз в кончиков удилищ, со стоячих поплавков.
Я разбудил Степана.
Он, щурясь на меня заспанными глазами, пробормотал что-то невнятное, а потом пошел к воде, нагнулся, плеснул несколько пригоршней себе в лицо и пришкандылял к землянке, бормоча:
— Не вытерпел! По рыбе соскучился или?..
— По тебе.
Степан засмеялся, заскрипел своим сипатым, заспанным голосом, стал вытираться тряпицей, отдаленно напоминавшей полотенце.
— Здоров брехать, — сказал он, — вот уж здоров! От меня-то чего прячешься? Я тебе верный человек. Вернее в Ключевом не будет.
— Ладно. Спасибо… Была?
— Верхом на коне вчера проскакала. Так, только кинула сюда глаза и… в галоп. А что ж, Петя, как оно у вас будет-то?
Степан первый раз назвал меня Петей, первый раз ласковое слово произнес при мне.
— Ладно, об этом потом, а сейчас вот о чем поговорить надо… Присядем.
Мы сели на бугорок у землянки.
Я возможно проще рассказал о сущности его болезни, о старом методе лечения, а потом раскрыл журнал и стал рассказывать о новом.
Читал выдержки из статьи, показывал рисунки, фотографии…
Сначала он слушал внимательно, напряженно. Вслушивался в медицинские термины, будто в их звуках было заключено нечто важное для него. А потом стал отвлекаться, задумываясь о чем-то, и наконец совсем перестал слушать.
Лицо его побледнело, покрылось крупными каплями пота и выражало растерянность, страх.
— Ты чего, Степан?
— И, говоришь, нога будет совсем хорошая? Прямо… здоровая?
— Да.
— Что ж я тогда делать стану?.. Со здоровой ногой-то?..
— Прыгать, плясать, — пытался пошутить я.
Он не обратил внимания на эту шутку, ровно не слышал.
— Жить как стану?.. Ведь по-скотски-то, как теперь живу, нельзя будет. А как?!.
— Работать пойдешь.
— Куда-а?..
С такой тоской в глазах произнес он это коротенькое слово, что даже мне стало больно.
— Я и умел-то всего быть школьником да артиллеристом… А что такое работа?.. Вот говорят: «на работу не опоздать бы», «выходной день», «трудовая книжка», «хорошая специальность». Что это такое? Не знаю… А мне почти уже сорок лет. Пацаночки моих сынов меня дедушкой зовут… Куда пойду?.. Пенсию заберут…
Я не думал над этим и не мог ему ответить.
Знал я Степана хмурым, грубоватым человеком, чем-то схожим с придорожным замшелым камнем. Может, своей угловатостью, одиночеством и какой-то полупещерной жизнью? И вот теперь передо мной сидел совсем другой человек — обездоленный и беззащитный, с пораненным сердцем, зябко съежившийся, так нуждавшийся в тепле… Мне показалось, его обязательно надо обнять и сказать что-нибудь ласковое. С женщиной это сделать было бы просто, а как быть с мужчиной? Да еще с таким…
И все-таки я обнял его. Неловко как-то, будто деревянными руками.
— Э-э, Степан, пусть она раньше получится. Нога-то. А потом мы с тобой такое завернем — гай-гай!..
— А она, может, еще и не получится? — так обрадованно спросил Степан, будто в моей неудаче крылось его спасение.
— Может, все может! — тоже почему-то обрадованно воскликнул я. — Так согласен?
— Согласен! Хрен с ним!
В субботу я тайком положил Степана в больницу, а в воскресенье сделал ему операцию. Ассистировала мне Оля.
Получилось, как я и ожидал, все хорошо: и Степан вел себя на операционном столе великолепно, даже весело, и я работал с воодушевлением.
Теперь оставалось ждать, когда он поднимется с постели.
И я ждал…
С р е д а.
Степан чувствует себя хорошо. Балагурит, рассказывает анекдоты чуть ли не двадцатилетней давности. Его соседи тоже вспоминают давние времена. И если послушать их разговоры, анекдоты, то можно подумать, что находишься в палате госпиталя времен Отечественной войны.
Под вечер пришла ко мне женщина и попросила разрешения на свидание с больным Ивановым.
— Каким Ивановым? — спросил я.
— Степаном Ильичом.
Я рассмеялся: считаю Степана своим другом, а до сих пор не знал, что он Иванов, Степан Ильич…