— Перестаньте, Маргарита Тимофеевна. Поговорим об этом завтра, а сегодня… Вам надо идти туда, а то будут вас искать.
— А-а, гонишь? Конечно, ты — хороший, порядочный, а я — сволочь… Но почему я стала сволочью? Почему?
— Перестаньте.
— Не перестану. Жила бы с тобой, не была бы сволочью… Почему, скажи, это почему же я должна жить с этим мерзавцем и хлюпиком? Чем я хуже твоей пигалицы?
— Я требую, чтобы вы немедленно ушли!
— Не уйду! Твоя пигалица и мой дурак — они пара, а тебе я нужна. Я!
Маргарита потянулась ко мне. Я уклонился от ее объятий и встал.
Она упала лицом на диван и запричитала:
— Боже мой, боже! Дура я, дура, люблю его, как никого за всю жизнь не любила, а он…
И заплакала Маргарита.
Мне было и жаль и противно смотреть на ее пьяные слезы. Хотелось взять и выпроводить в коридор.
Плакала она недолго, быстро справилась с нервами. Вытерла слезы, и в ее глазах вспыхнул злой огонек.
Гордая и надменная подошла ко мне Маргарита, как-то через плечо глянула на меня и с презрением сказала:
— Таких оскорблений, какое ты мне сейчас нанес, женщины вообще не прощают, а я… ты не знаешь меня. Я предлагала тебе дружбу, свою женскую честь… Не захотел? Оскорбил… Так вот запомни: теперь ты мне враг на всю жизнь. Честно говорю! И Кате твоей тошно будет. Слышишь?!
Смотрел я в ее красивые, полные ядовитого презрения глаза и верил, что Маргарита, действительно, теперь мой вечный враг. И еще: я уверился в правоте слов Поликарпа Николаевича, что она иезуит в юбке, начальник всех гадостей в нашей больнице…
Маргарита вышла в коридор и громко, истерически позвала мужа:
— Сережа! Сержик! Посмотри, кто приехал!
В комнату ко мне ввалилась целая ватага. Впереди — Поликарп с гитарой. Он пел сочиненное на ходу поздравление «с благополучным возвращением во отчий дом, во край родной». Следом за ним тщедушный и красный как рак Бирлякин со своей дородной женой и Божедомов.
Сергей Сергеевич был важный, лоснившийся от самодовольства, сытости и вина.
Он заключил меня в отцовские, так сказать, объятия, тискал и приговаривал:
— Соскучился я по вас, соскучился… Хоть и злой вы человек, не любите меня, а я соскучился. Вот как соскучился! Эх, вы…
Он еще что-то говорил, но я не слышал, так как за Бирлякиным увидел в коридоре Катю.
Она улыбалась мне, а глаза блестели слезами и еще чем-то непонятным: будто рада мне и не рада, хорошо ей и больно…
После Божедомова меня тискали Бирлякин, его громоздкая и глуповатая жена.
Медленно, словно преодолевая невидимые препятствия, шла ко мне Катя.
Жал мою руку и говорил что-то ласковое Поликарп Николаевич.
А Катя все шла. Так медленно, — мне даже показалось, будто она не приближалась, а удалялась.
Но вот, наконец, подошла. Подала крепкую горячую руку…
Меня все тискали и подталкивали, двигали в квартиру Божедомовых.
Мы так и шли с Катей — рука в руке. Только этого никто не видел.
Маргарита ничком лежала на тахте и рыдала. Ее окружили и стали успокаивать, а она продолжала рыдать, не обращая ни на Кого внимания. Тогда Божедомов попытался приподнять ее голову, но Маргарита так толкнула его, что он едва удержался на ногах. Потом села, злыми, заплаканными глазами смотрела вокруг и кричала:
— Скоты вы все! Сволочи! Вон отсюда!
И убежала в спальню.
Перепуганная Бирлякина свирепо бросила Божедомову:
— Тютя вы! Давайте нашатырный спирт…
Поликарп Николаевич уже разбавлял в кружке спирт и был совсем не пьяным. «Странно, — подумал я, — Женихов трезв, когда на столе разливанное море водки».
Все ушли в спальню к Маргарите, только мы с Катей остались в передней. Стояли посередине комнаты и и по-прежнему держались за руки.
— Я пойду домой, а ты немного побудь с ними и приходи… Только не пей, — сказала Катя.
И опять в ее глазах заблестели слезы. Она отвернулась, хотела идти, но из спальни уже возвращались Бирлякины, Поликарп, а потом вошел и Сергей Сергеевич.
— Беда с ней, — сказал он, — чуть лишнего выпьет — и вот… А тут еще водка такая дурманящая стала. Говорят, из антрацита ее гонят… Ну, плевать. Риточка уснула и теперь уж хоть из пушки стреляй, до утра не проснется… Наливай, Поликарп Николаевич, наливай, Карпуша! Петру Захарычу — штрафную!
Выпил я штрафную. Потом пили за заслуженного врача, за Катю…
Божедомов опьянел после этих тостов окончательно, Я первый раз видел его таким.
Расплескивая водку, он поднялся с двумя стаканами и, раскачиваясь, начал произносить тост: