— Я предлагаю, милые вы мои, хорошие вы мои, выпить за будущего ученого, за знаменитого хирурга…
— И будет у вас тут не сельская больница, — бормотал Бирлякин, — а целая академия медицинских наук.
Божедомов, видно, забыл, что у него в руках стаканы, и прямо с ними полез к Бирлякину целоваться. Он облил его всего, но тот ничего не чувствовал. Подставив толстые губы, ждал поцелуя.
И они поцеловались, как полагается в последней стадии опьянения.
Поликарп Николаевич был в этот вечер насмешливо-грустным и, как я уже говорил, совсем трезвым. Он тихонько, почти неслышно трогал время от времени струны гитары, и они звучали тоже с какой-то насмешливой тоской. Исподлобья поглядывал на Божедомова, на Бирлякина, тяжело вздыхал и удрученно качал головой.
— А вы говорите — истина… — шепнул он, наклонившись ко мне. Ложь, все ложь!.. Божедомов — заслуженный врач… Это уже признание его заслуг. А скоро и орденом наградят. Смотришь, каким-нибудь депутатом изберут. Власть!.. А кто вы со своей справедливостью?.. Фу, одуванчик — вот кто вы!
Я не знал, как ему возразить, да и не хотел. Мной овладела апатия. Хотелось скорее вырваться отсюда, уйти с Катей.
Она, бедняжка, тоже страшно тяготилась пьяной компанией и, кажется, начинала отчаиваться. Я даже забоялся, что она может наговорить каких-нибудь резкостей Божедомову.
Спросил Поликарпа Николаевича:
— Откуда Божедомов узнал, что я буду заниматься наукой?
— Они все знают о нас, как черт о грешных душах. Уж будьте спокойны — система…
— Поликарп, водки! — скомандовал Божедомов.
Поликарп Николаевич взял опрокинутые стаканы и наполнил их. Долил Бирлякиным, а себе и Кате налил минеральной воды и шепнул мне:
— Молчите… Ей не надо — просила она… И мне не надо.
— А вам-то почему? — спросил я.
— Настроение. Я стал себя что-то бояться. Могу взорваться и разлететься на куски.
— Взорваться — хорошо.
— Нет. Народовольцы не себя, а царей взрывали, и то, как теперь установлено, — вредная практика, а себя и вовсе…
— Вы чего там шепчетесь? — спросил Божедомов, — Какой я там тост говорил, Карпуша? Скажи-ка…
— Вы, Сергей Сергеевич, предлагали тост за Петра Захаровича… За будущего ученого, за человека с большой буквы.
— Не-е… про букву я ничего не говорил… Это не в моем характере… Выпьем за ученого, воспитанного нашим коллективом!..
Мы с Катей стояли на мосту, опершись о чугунные перила. Мимо, сотрясая мост, проносились грузовики в Москву и из Москвы. Иные, заметив нас, еще далеко из темноты начинали тревожно сигналить и проносились мимо, превращаясь в красную точку, а потом и вовсе пропадая за поворотом, в жадной, как акулья пасть, темноте…
В какую-то секунду мне почудилось: пролетает мимо меня что-то очень нужное, такое важное, без чего вроде и жизни нет… Выскочить бы на середину дороги, упереться и остановить эти безвозвратно убегающие в темень огни. Нет, не остановишь… Останется от меня лишь мокрое место…
…На Поповой яме горели костры рыбаков. Они не убегали, как эти, а были неподвижными, но очень далекими, недосягаемыми: нас разделяла рыхлая, зыбучая темнота. Увязнешь в ней, не пройдешь…
Катя притаилась у меня на груди. Я думал, и она слушает то тревожный рев автомобилей, то глухую ночную тишину. Смотрит на эти быстрые и неподвижные, но одинаково призрачные огни и думает о том же, о чем я.
Глупости, конечно… Просто Катя была рада нашей встрече, тому, что мы наконец остались вдвоем, и притихла, притаилась, чтобы не спугнуть своей радости.
Но вот я услышал, как Катя всхлипнула.
Прислушался…
Она опять всхлипнула. Тихонько, будто таясь от меня.
Я взял ее голову в свои ладоши и отстранил от себя.
Фары набежавшего автомобиля осветили ее лицо — оно было в слезах.
Проскочил автомобиль и — темнота. Густая, вязкая. Но я все еще продолжал видеть заплаканное лицо Кати.
— Что случилось? Почему ты плачешь?
Она долго молчала.
Бежали и бежали пучеглазые автомобили, ослепляя меня, оглушая… И чудилось, не только автомобили — вся земля грохотала, вздрагивая, готовая развалиться на части…
— Катя! Чего ты?
— А ты разве не слышал?
— Нет.
— Говорю, от тоски плачу.
— От тоски?
— Да… Вот говорят: «люблю», «влюблена» — и считают, что это одно и то же. А я думаю, не одно и то же… «Люблю» — это любовь, а «влюблена», «влюбленность» — это только ветер любви. Пусть очень горячий, но ветер, а не сама любовь… Я была несколько раз влюблена, но ни разу не любила. Столько лет тосковала по любви!.. Встретила тебя, полюбила… И вот сегодня наша последняя встреча…