Думаю, ты простишь и все будет хорошо, иначе я себе и не мыслю.
Теперь о самом главном: у нас будет ребенок. Я знала об этом еще в Ключевом, но не говорила тебе, потому что ты как раз сделал операцию Степану и я на тебя сердилась, а кроме того, боялась самопроизвольного аборта. Теперь все это позади — я здесь хорошенько подлечилась, потому и задерживаюсь с приездом. Написала Божедомову, думаю, он даст мне отпуск без содержания, и мне удастся закончить курс лечения.
Домой смогу приехать недельки через две.
Скорее пиши.
Обнимаю тебя, целую!»
Прочитал я письмо, и мне стало стыдно. Я не раскаивался ни в чем, не бичевал себя — мне просто было стыдно…
И о Кате подумал, что она дальновиднее и умнее меня. А может быть, у нее, как говорят, настолько сильно развито «бабское начало», что она чувствует свою женскую беду намного раньше, чем это удается мужчине?
И еще подумал: действительно, желание и долг — два кита, на которых держится одна большая истина, и часто эти киты плывут в разные стороны.
Часть вторая
За моим окном хлюпал октябрь.
На клумбе торчали обломанные стебли георгинов, ржавели последние белые хризантемы.
Сады разделись и обнажили Ключевое. С убогими сараюшками, грязными катухами, облупленными домами и кучами навоза во дворах, оно было неприлично нагим и нечистоплотным.
Кинотеатр посередине парка культуры и так выглядел сиротливым между голых мокрых деревьев, а тут еще кто-то забыл погасить на его фасаде неоновую рекламу, и мне чудилось, будто не только в театре — во всем селе нет никого. Покинули его люди, ушли в дальние скитания за летним солнцем…
Хлюпала за окнами неопрятная осень, в комнате был такой кавардак — черт мог ногу сломать…
На столе — немытая посуда, кастрюля с пригоревшими макаронами. Под не метен уже целую неделю…
А чего мести-то, если по обеим комнатам бегали восемь штук розовоглазых белых кроликов! Они растаскивали сено, морковку и гадили…
Как мне надоела эта грязь и холостяцкий кавардак! Если бы Сима была дома… Ну да, если бы была! Я ждал ее как спасительницу и боялся ее приезда. Вернее, не боялся, а робел перед неизвестностью: как мы встретимся с нею, удастся ли нам дружно жить?
Что ж, посмотрим… Мне хочется, чтобы мы жили с нею так же дружно, как в институте.
Степан уже ходит без костыля и без палки, но еще немного хромает.
Вчера спросил у него:
— Болит нога?
— Нет.
— А почему же хромаешь?
— Не знаю… Ведь шестнадцать лет хромал.
Я, когда сделал операцию, все думал, как встретит свое выздоровление Степан. Ведь с костылем-то можно было сидеть круглый год на берегу и ловить рыбу, можно быть отшельником, спасаться этим. А как быть здоровому? Что делать? Чем заняться? Годы-то ушли, поздно выбирать путь-дорогу, она уже выбрана самой судьбой калеки. И специальности у Степана никакой, и пенсию заберут, хотя она и дана ему пожизненно…
Раздумывал я над этим, пока лежал в больнице Степан, но он вышел — и все само собой образовалось.
Помню, как он первый раз поднялся и пошел на костылях. Потом незаметно бросил один костыль, другой… То есть я, конечно, замечал, следил за этим, но это уже не были события. Просто само собой шло, как приходит утро, полдень, вечер…
И вот только вчера заметил, что Степан ходит уже без палки, но немного прихрамывает.
Само собой произошло и с определением его в жизни, с выбором нового пути.
Он знал о моих намерениях экспериментировать и, когда я заговорил о кроликах, взялся добыть мне крольчат у своих родственников.
Принес кроликов, и у него появилась новая забота: где их расквартировать.
Я не хотел, чтобы Степан этим занимался, не хотел затруднять его, но он сказал:
— Ты, Захарыч, не боись, славы мне твоей не надо.
— Как тебе не стыдно, Степан!
— И не стыдно, пошутил потому что. А уж меня уважь, не мешай… Пойду добывать строительные материалы — и за дело.
— Как это добывать? Надо деньги, какое-нибудь отношение…
— А отношение такое: директора и председатели, говорицца, тоже смертны, а смерть — она без ордеров и без этих самых отношений действует. Вот так и я буду…
Добыл Степан «строительные материалы», принес плотницкий инструмент, и мы взялись с ним за дело. Недели две работали по вечерам, и сейчас за сараями сотрудников больницы стоит наш крольчатник, похожий на теремок из сказок: два маленьких резных окошка, резной фронтон, железный петух на крыше.